— Вы все перезабыли, любезный Хааген, — перебил его управляющий, — сэр Джон Арри сражался на той же стороне, что и вы; он был захвачен вместе с Монтрозом, а потом обезглавлен.
— В самом деле? — переспросил Тритон. — Ну что ж, может быть, вы и правы, он столько раз переходил от одних к другим, что кто его знает, за кого именно сложил голову. Но все же и он сражался там, и я… Вот уж, доложу я вам, была битва! Не приведи Господь пережить еще что-либо подобное!
Появление провоста положило конец этой бессвязной беседе.
— Мы решили, капитан, — сказал он, — что ваше судно пойдет в Стромнесс или Скапа-Флоу и там примет припасы, чтобы не было больше столкновений между собравшимся на ярмарку народом и вашими моряками. А поскольку вы сами изъявили желание остаться на берегу и осмотреть ярмарку, мы намерены послать какого-либо уважаемого джентльмена на борт вашего судна в качестве лоцмана, чтобы провести его вокруг Мейнленда, так как плавание здесь не совсем безопасно.
— Вы рассудили как миролюбивый и мудрый начальник, господин мэр, — сказал Кливленд, — впрочем, я иного и не ожидал от вас. А кто именно из джентльменов окажет нам честь пребывать на наших шканцах во время моего отсутствия?
— Этот вопрос мы тоже решили, господин капитан, — сказал провост.
— Можете быть уверены, что каждый из нас с одинаковым удовольствием совершил бы столь интересное путешествие, да еще в столь приятном обществе, но по случаю ярмарки дел не оберешься: я сам по своей должности не могу покинуть город, у старшего бэйли рожает жена, казначей не переносит моря, у двух бейли подагра, двое других — в отсутствии, а остальные пятнадцать членов городского совета заняты особыми делами.
— Все, что я могу сказать вам, господин лорд-мэр, — начал Кливленд, повысив голос, — это что я жду…
— Минуточку терпения, капитан, прошу вас, — перебил его провост. — Итак, мы пришли к решению, что честь и удовольствие сопровождать вас в вашей поездке лучше всего подойдет в силу его официального положения, как представителя лорда-губернатора, нашему уважаемому Триптолемусу Йеллоули.
— Как, мне? — воскликнул пораженный Триптолемус. — Но какого дьявола стану я торчать на корабле, когда вся моя работа связана с сушей?
— Видите ли, этим джентльменам нужен лоцман, — вполголоса объяснил ему провост, — и мы никак не можем отказать им в этом.
— Так они что, непременно хотят стукнуться о берег, что ли? — спросил агроном. — Ну какой, черт возьми, из меня лоцман, когда я в жизни не касался руля!
— Тише, тише, молчите, — остановил его провост, — стоит только горожанам услышать такие слова, пропали тогда для вас и возможность приносить пользу, и звание, и почет, и все остальное: для нас, жителей островов, если человек не умеет крепить паруса, ставить рифы и править рулем, так он и за человека не считается. Впрочем, это пустая формальность, и мы дадим вам в помощь Пэйта Синклера. Вам ничего не придется делать, как только есть, пить и веселиться с утра до вечера.
— Есть и пить! — повторил управляющий, все еще не понимая, с какой целью ему так настойчиво навязывают эту обязанность, и не способный ни сопротивляться, ни вырваться из сетей, расставленных ему хитроумным провостом. — Есть и пить? Все это прекрасно, но, говоря по правде, я, подобно казначею, не очень-то хорошо переношу море, и на твердой земле охота есть и пить у меня гораздо больше.
— Тише, тише, — еще раз вполголоса остановил его провост весьма серьезным и убедительным тоном, — вы что, хотите безвозвратно погубить свою репутацию? Как, представитель лорда-губернатора на Оркнейских и Шетлендских островах, и не выносит качки! Вы с таким же успехом могли бы назвать себя шотландским горцем и сказать, что не выносите виски!
— Ну, так как же, джентльмены, решайте что-нибудь, — заявил Кливленд, — нам давно уже пора сняться с якоря. Что же, мейстер Триптолемус Йеллоули, удостоите ли вы своим присутствием наш корабль?
— По правде говоря, капитан Кливленд, — пробормотал, запинаясь, агроном, — я не возражал бы и поехал с вами хоть на край света, но только…
— Он не возражает! — воскликнул провост, уловив начало предложения и не дождавшись его окончания.
— Он не возражает! — закричал казначей.
— Он не возражает! — возгласили все четверо бэйли, а пятнадцать советников разом подхватили слова «не возражает» и хором принялись повторять их, прибавляя при этом: «Какой прекрасный человек… радетель об общественном благе… благороднейший джентльмен… город будет вечно ему обязан… где вы найдете другого такого управляющего…» и тому подобное.
Ошеломленный и сконфуженный обрушившимися на него со всех сторон похвалами и нимало не подозревая истинного смысла совершаемой сделки, агроном был так поражен и подавлен, что оказался не в силах противиться столь коварно навязываемой ему роли керкуоллского Курция. Капитан Кливленд передал его своей команде со строжайшим наказом обращаться с ним в высшей степени почтительно и внимательно, и Гофф с товарищами двинулись из залы, уводя с собой Триптолемуса при шумном одобрении всех собравшихся. Так в древние времена приветствовали восторженными возгласами убранную гирляндами жертву, которую приводили к жрецам на заклание, после чего ее вели к алтарю и убивали обухом по лбу ради блага всего народа. И лишь когда Триптолемуса почти силой повлекли из залы совета, несчастный, весьма встревоженный тем, что Кливленд, которому он хоть немного доверял, остается в Керкуолле, попробовал, пока его тащили через двери, напоследок возмутиться и закричал:
— Что же это, однако, провост, капитан, судьи, казначей, советники! Если капитан Кливленд не вернется на судно, чтобы защищать меня, так это не годится, я не пойду — разве что на аркане меня потащат!
Протест его, однако, потонул в единодушном хоре чиновников, громко благодаривших его за гражданскую доблесть, желавших ему счастливого пути и возносивших к небу молитвы о его скором и счастливом возвращении. Оглушенный и подавленный, думая (если только в эту минуту он способен был что-либо соображать), что всякие возражения напрасны там, где и друзья, и люди, совершенно ему посторонние, по-видимому, объединились против него, Триптолемус покорился и позволил вывести себя на улицу; тут команда пиратской шлюпки тесно окружила его и стала медленно продвигаться по направлению к набережной. Многие горожане, подстрекаемые любопытством, последовали за ними, не делая, однако, никаких попыток остановить или выразить свое неудовольствие. Миролюбивая сделка, столь ловко заключенная главой города, встретила единодушное одобрение жителей, ибо являлась, несомненно, наилучшим способом разрешить их споры с чужеземцами, тогда как всякое применение оружия привело бы к весьма сомнительному исходу.
