Иными словами, на рубеже десятилетий и особенно в середине 1930-х гг. были сформулированы общие черты еще одного национального проекта – советского, начата его разработка и воплощение. Конечно, большевики не ставили перед собой задачу целенаправленно разработать и внедрить его в жизнь. В официальном лексиконе не использовалось понятие национального проекта и т. п. специфической терминологии. Фразеология была марксистско-ленинской и вещала о расцвете национальных культур и сближении наций – процессе, может, и не очень приятном, но присущем XIX–XX столетиям. Правда, стоит обратить внимание, что даже это «сближение» понималось как сближение «наций» – самостоятельных в своей национальной специфике организмов. Вместе с тем нельзя отрицать, что советская пропаганда, партийные и государственные деятели (в том числе украинские) активно использовали понятия советский народ, советские люди, советский для обозначения принадлежности к обществу СССР, причем говорили об этом как о вещах очевидных. Более того, эти понятия активно входили и в сознание населения страны, ощущавшего принадлежность к этому «воображенному сообществу», ибо под всем этим имелся социально-экономический, политический, психологический и культурный фундамент. Советская общность была «воображена», набирали силу процессы ее формирования. Ее черты субъективизировались в сознании людей, становились символическими ценностями и тем самым превращались в ее объективные признаки.
Советский «национальный фантом» не был проектом конструирования национальной общности только на восточнославянском (русском, в широком смысле этого слова) исходном материале. Его правомернее охарактеризовать как проект наднациональный. Область его применения распространялась на все население СССР, на все проживающие в нем народы. И все же, оценивая его объективно, следует признать, что наиболее полно он мог быть воплощен (и был воплощен) среди восточнославянского населения. В немалой степени это объясняется тем, что новая общность имела определенное сходство с чертами общерусской нации. Среди многих факторов, способствовавших этому, можно назвать этническую, культурную, религиозную, ментальную и прочую близость русских и украинцев (малороссов), взаимное сознание своей общности. Несомненное влияние на ход этнического и национального развития украинцев (и русских), на становление их самосознания и последующую историю Украины оказал, пусть и не реализованный в полном объеме, общерусский проект. То содержание, которое вкладывал в понятие советской общности Сталин, было бы просто невозможно, если бы оно не опиралось на реалии предыдущего многовекового этнического и национального развития славянского населения страны.
Только теперь понятие русский становилось тождественно понятию советский. Необходимо также заметить, что в данном случае (как, собственно, во всей российской исторической традиции) русский не равнялось великорусскому, о чем порой можно услышать, причем не только от украинских националистов[1318]. Тандем русское-советское был гораздо шире, чем великорусское, и скорее соответствовал понятию общерусский. Советская идентичность не предусматривала отказа от идентичностей более «низкого» уровня, например украинской. Человек должен был осознавать себя (и часто осознавал в действительности) прежде всего советским человеком, а уж потом русским, украинцем, мордвином, татарином и т. д., хотя на право считать себя таковыми никто не покушался.
Это даже никому не приходило в голову хотя бы потому, что украинская идентичность окончательно утвердилась, а украинская нация во многом была создана. В этом контексте надо сказать несколько слов и об украинизации. Действительно, хотя национальная политика 1920-х и 1930-х гг. имела противоположные векторы развития, никто украинизацию (в том числе официально) не отменял. К концу десятилетия она просто потихоньку сошла на нет[1319]. Ведь украинизация была не чем иным, как местным вариантом политики коренизации, которая была направлена на формирование местных партийно-советских кадров, пролетариата, на привлечение на свою сторону крестьянства и нейтрализацию национальной интеллигенции. Социальная структура общества УССР за эти два десятилетия претерпела кардинальные изменения. Политика коренизации достигла поставленных перед ней целей и стала попросту не нужна. Советская власть в республике стала вполне «украинской».
Украинская нация с социалистическим общественным устройством продолжала существовать, так же как продолжала сохраняться и украинская социалистическая государственность. Поэтому новая идентичность не несла непосредственной угрозы существованию украинской нации. Более того, во второй половине 1930-х гг. советским руководством был принят ряд мер, препятствующих любым ассимиляционным процессам. Государство как бы замораживало объективные, направляемые жизнью процессы в национальной сфере. С 1935 г. в аппарате ЦК ВКП(б) вводилась новая форма учета номенклатурных кадров, в которой была предусмотрена графа «Национальность», игравшая при продвижении по карьерной лестнице далеко не последнюю роль[1320]. Например, Л. И. Брежнев, в 1937 г. ставший заместителем председателя Днепродзержинского горисполкома, в анкетах указывал свою национальность как «украинец»[1321], поскольку так было легче сделать карьеру. Это, кстати, как нельзя лучше демонстрирует отношение советского партийного руководства к украинской государственности и украинской нации, а заодно и ставит под сомнение маниакальное стремление «украинствующих» представить дело так, будто власти СССР проводили политику насильственной русификации украинцев, желая превратить их в русских.
Сведения о национальности стали учитываться во всех областях общественной жизни страны. Получить информацию о национальном составе населения можно было из двух источников: из переписей и статистики паспортных столов. Поскольку переписи проводились нечасто, ведущее значение приобретал второй источник информации. После введения в 1932 г. единой паспортной системы в паспорте записывалась та национальность, к которой причислял себя сам гражданин (то есть действовал тот же принцип, что и в переписях). Естественно, такой подход оставлял свободу динамики нациотворческим и ассимиляционным процессам и лишь фиксировал национальный облик общества. 2 апреля 1938 г. был установлен новый порядок записи национальности в паспортах, свидетельствах о рождении и других официальных документах: теперь ее можно было указывать только по национальности одного из родителей[1322]. Тем самым процесс сознательного выбора национальной идентичности существенно усложнялся. Скажем, человек, который по тем или иным причинам считал себя русским, таковым официально не признавался, если оба родителя у него были, к примеру, украинцами. А таких людей на Украине уже в конце 1920-х гг. насчитывалось как минимум до 1,5 миллиона человек[1323]. Не правда ли, такой подход несколько странен для государства, целью которого является поголовная ассимиляция и русификация?
Новый национальный проект, который отчасти явился детищем модернизационного рывка, а отчасти стал продолжением многовековых этногосударственных евразийских процессов, не предполагал ассимиляции и ликвидации тех или иных наций. Но вместе с тем он означал вытеснение и ликвидацию других альтернативных проектов национального строительства, например проекта украинской нации – в том виде, в котором он существовал в представлении украинских националистов. Советский национальный проект претендовал на «верхний» этаж в этой иерархии идентичностей. Он должен был занять первое и высшее место в самосознании населения СССР. Говоря современным языком, украинская национальная общность должна была делегировать часть своего государственного и национального суверенитета более «высокому» этажу в государственной и национальной иерархии – соответственно Советскому Союзу и советскому народу как национальному коллективу. Делегирование первого началось с создания союзного государства и затем просто продолжалось, второй процесс стал возможен благодаря «великому рывку».
Впрочем, называть это «делегированием» можно лишь в том случае, если носительницами суверенитета считать республики и «ранее угнетенные народы», а не Союз. Если же за точку отсчета брать не революционный 1917 г., а смотреть на проблему с точки зрения исторической России (а вся политика Сталина как раз и была направлена на восстановление насильственно разорванной преемственности между дореволюционной Россией и Советским Союзом), то это было не чем иным, как возвращением центру, и то лишь частичным, его прав и полномочий.
