Сейчас этот объект снова двигался, больше всего напоминая детский калейдоскоп. Непрерывно менялись симметричные узоры, состоящие из цветных отражений, вот только происходило это в трех измерениях, а может, и в четырех. Время от времени «самоцвет» грозно метал в Силвеста копье или стрелу света, и тот щурился, но не позволял себе пятиться, напротив, понемногу приближался, когда объект переходил в фазу относительно медленных трансформаций. Силвест понимал, что его выживание нисколько не зависит от того, с какого расстояния скафандр будет изучать главную загадку Цербера. Такие мелочи тут значения не имели.
– Как думаешь, что это? – Голос Кэлвина звучал так тихо, что был почти неотличим от мыслей Силвеста.
– А я-то надеялся, что ты просветишь меня по этому вопросу.
– Ну извини, мой запас озарений кончился. Разошелся за долгую жизнь.
Вольева дрейфовала в космосе.
Она не погибла при взрыве «Печали расставания», хотя и не успела добраться до «Паука» вовремя. Зато ей удалось надеть шлем за долю секунды до того, как корпус шаттла вспыхнул, подобно коснувшемуся свечи крылу бабочки. Кувыркаясь в гуще других обломков, Вольева перестала быть мишенью для субсветовика. Ни на нее, ни на «Паука» он не обращал внимания.
Илиа не могла умереть просто так – это было бы совершенно не в ее стиле. И хотя знала, что шансы на выживание статистически ничтожны, а ее поведение совершенно нелогично, она считала своим долгом прожить отведенный ей срок до последнего часа. Вольева проверила запасы воздуха и энергии, убедилась, что они невелики. Ведь скафандр она надевала второпях, полагая, что он понадобится только для перехода через ангар до шаттла. Не догадалась даже подключить его к заправочному модулю в шаттле. А ведь это подарило бы ей несколько дней жизни, тогда как теперь у нее меньше суток.
Она знала, что сможет продлить срок, если будет спать, когда не требуется бодрствовать. Конечно, какое-то время надо провести в полном сознании.
Вольева запрограммировала скафандр на свободный полет и велела разбудить ее лишь в том случае, если произойдет что-либо интересное или, что вероятнее, возникнет непосредственная угроза жизни. А теперь она проснулась. Следовательно, что-то случилось.
Она спросила у скафандра, тот ответил.
Он ответил.
– Черт! – выругалась Илиа.
Оказалось, ее только что засек радар «Ностальгии по бесконечности». Тот самый, который нащупал шаттл перед тем, как в ход были пущены гамма-лучевые пушки. Луч был мощный, значит корабль совсем близко, в десятках тысяч километров. По такой малоподвижной, беззащитной и очень заметной цели, как Вольева, это будет просто стрельба в упор.
Оставалось лишь надеяться, что Похититель Солнц сжалится и прикончит ее быстро. Возможно, выстрелит из оружия, которое она сама же и создала.
Не в первый раз она прокляла собственную изобретательность.
Илиа с трудом активировала бинокль скафандра и обшарила звездное небо в том направлении, откуда пришел луч радара. Сначала она видела только звезды да мглу, но затем возник и корабль – светящийся уголек. Он неуклонно приближался.
– Это не амарантийские дела, верно? В этом мы согласны?
– Ты имеешь в виду «самоцвет»?
– Да как ни назови… А свет уж точно обязан своим появлением не им.
– Разумеется, не им. – Силвест только теперь понял, как он рад присутствию Кэлвина, сколь бы иллюзорным оно ни было. – Что бы ни представляли собой эти штуковины и чем бы они тут ни занимались, амарантийцы их только обнаружили.
– Полагаю, ты прав.
– Возможно, они даже не поняли, что нашли, а если и поняли, то не до конца. И тем не менее сочли необходимым спрятать эти предметы от целой Вселенной, окружить их оболочкой. Спрашивается, что заставило их так поступить.
– Жадность?
– Может, и жадность. Только эта версия не объясняет предупреждения, которое мы получили по пути сюда. Нельзя ли допустить, что амарантийцы решили оказать услугу всему живому? Если не могли ни уничтожить объекты, ни увезти куда подальше.
Силвест задумался.
– Тот, кому первоначально принадлежали эти вещи, явно хотел привлечь к ним внимание, раз оставил их болтаться вокруг нейтронной звезды. Как полагаешь?
– Приманка?
– Нейтронная звезда – штука не такая уж редкая, и все-таки это экзотика, особенно для цивилизации, недавно вышедшей в космос. С известной уверенностью можно было предположить, что амарантийцы обязательно заглянут сюда, хотя бы из чистого любопытства.
– Но ведь они не были последними?
– Думаю, да… – Силвест перевел дыхание. – Ты не считаешь, что нам следует повернуть назад, пока еще есть время?
– С точки зрения рациональности – да. Такой ответ тебя устроит?
И они двинулись вперед.
– Давай сначала займемся светом, – сказал Кэлвин несколькими минутами позже. – Хочется взглянуть на него поближе. Может, это и глупо звучит, но мне он кажется более загадочным, чем летающий предмет. И если я должен поплатиться жизнью за возможность рассмотреть одну из этих вещей, то пусть это будет источник света.
– Ты прямо мысли мои читаешь.
Силвест уже начал делать то, что предложил Кэлвин, как будто сам этого желал. Действительно, в этом сиянии было нечто глубинное, древнее, необъяснимое. Силвест не мог выразить свои чувства в словах или даже уяснить их для себя, но теперь они рвались наружу, и он знал, что они верны. Именно свет – то, к чему следует идти.
Она была серебристой, эта сверкающая брешь в реальности, одновременно и неистовая и спокойная. По мере приближения Силвеста к «самоцвету» тот, застывший в неподвижности, казалось, уменьшался в размерах. Ровное жемчужное сияние окружало скафандр. Силвест забеспокоился насчет зрения, но не ощутил ничего, кроме теплоты. Впрочем, еще он чувствовал, как в нем медленно растет способность понимать. Постепенно он потерял из виду и остальной зал, и «самоцвет»; теперь его обволакивала серебряно-белая метель. Но страха он не испытывал. Не было даже чувства опасности. Только смирение, но смирение радостное, идущее изнутри.
Медленно, точно подчиняясь волшебству, его скафандр стал обретать прозрачность, серебристое сияние просачивалось сквозь него. Вот оно коснулось кожи Силвеста, а потом проникло и глубже – в плоть и кость.
Это было не совсем то, чего он ждал.
Наконец к Силвесту вернулось сознание (вернее, он спустился к сознанию – в тот момент представлялось, что оно находится внизу). А до того было только понимание.
Он снова был в зале, на довольно значительном расстоянии от белого света, но все еще внутри описываемой «самоцветом» орбиты.
Теперь он знал.
– Ничего себе прогулялись, а? – Наверное, трубный рев прозвучал бы более уместно в тишине этого зала, чем голос Кэлвина.
– Ты… испытал то же, что и я?
– Похоже. Будь я проклят, если это не самые дикие ощущения в моей жизни. Устроит тебя такой ответ?
Такой ответ годился. Не было необходимости убеждать себя, что Кэлвин пережил ровно то же, что и Силвест. Что на ка кое-то время их сознания – и даже нечто большее – слились и невидимо потекли вместе с триллионами сознаний других существ. И что он прекрасно усвоил все, ибо в момент слияния разумов на все вопросы были даны исчерпывающие ответы.
– Нас прочли, да? Этот свет – сканирующее устройство, машина для считывания и хранения информации.
Слова звучали вполне здраво, но, произнеся их, Силвест понял, что выражается крайне примитивно, что грубость и бедность его речи снижает значение открытия. С таким словарем не выразить точно и полно то, что он понял и ощутил в этом месте. Тем более что в первые же минуты по его пробуждении эти впечатления стали блекнуть. А ведь ему необходимо высказаться, худо-бедно сформулировать свои чувства, записать все это в память скафандра, хотя бы для потомства, что ли.
– На мгновение мне показалось, что нас самих превратили в информацию и подсоединили ко всем другим ее источникам, когда-либо существовавшим или по крайней мере уловленным этим светом.
– Со мной тоже так было, – сообщил Кэлвин.
А Силвест подумал, не разделяет ли с ним Кэлвин и прогрессирующую амнезию – постепенную утечку полученных знаний?
– Мы ведь побывали на Гадесе, как считаешь? – Мысли Силвеста метались, точно всполошенное стадо по загону, искали выхода, пытались выразиться в словах, прежде чем исчезнуть неизвестно куда. – Гадес вовсе не нейтронная звезда. Может, и был ею, но теперь это не так. Его трансформировали, переделали в…
– В компьютер, – продолжил за него Кэлвин. – Вот что такое Гадес. Это компьютер, сделанный из атомизированного вещества, из звездной материи, призванный обрабатывать информацию и хранить ее. И свет – это вход в компьютер, путь для подключения к матрице. Думаю, что в какой-то момент мы оказались внутри ее.
На самом деле все было куда невероятнее.
