Но перед тем, как погнать коней прочь, герой пытался узнать у обитателей чужого дома о причинах происходящего: «Кто ответит мне: / Что за дом такой? / Почему во тьме, / Как барак чумной?». Также и находясь в лабиринте, он говорил: «Я тороплюсь, / В горло вцеплюсь — / Вырву ответ»
Однако люди в большинстве своем свыклись с таким положением дел. Лирический герой обращается к ним с просьбой: «Я их прошу путь указать» (АР-2-31) = «Укажите мне край, где светло от лампад». Но в первом случае его ожидает мазохистский ответ: «Слышится смех: / “Зря вы спешите: / Поздно! У всех / Порваны нити!”»; а во втором — люди признаются, что так они живут веками: «А в ответ мне: “Видать, был ты долго в пути / И людей позабыл — мы всегда так живем. <…> Долго жить впотьмах / Привыкали мы”»[998].
Такая же атмосфера царит в двух ранних произведениях, где олицетворением всей страны является не дом, а город: «Думал я — наконец не увижу я скоро / Лагерей, лагерей, / Но попал в этот пыльный, расплывчатый город / Без людей, без людей. / Бродят толпы людей, на людей не похожих — / Равнодушных, слепых…» («Так оно и есть…», 1964), «Он ходил в задыхавшемся городе, / И его там заметили люди. / И людскую толпу бесталанную, / С ее жизнью беспечной и зыбкой, / Поразил он спокойною, странною / И такой непонятной улыбкой» («Из-за гор — я не знаю, где горы те…», 1961). Точно так же будет задыхаться лирический герой в стихотворении «В лабиринте»: «В городе этом — / Сплошь лабиринты: / Трудно дышать, / Не отыскать / Воздух и свет». Поэтому в стихотворении «Из-загор…» он говорил: «Надо — к солнцу и свету!». А в концовке стихотворения «В лабиринте» читаем: «Всё! Мы уходим к свету и ветру». Кроме того, между этим стихотворением и «Так оно и есть…» имеются еще некоторые сходства: «Вспомните миф, старый, как мир» (АР-2-30), «Так полагалось, что в этой стране — зверь убивал» (АР-2-32) = «Так оно и есть, / Словно встарь, словно встарь <.. > А если много знал — / Под расстрел, под расстрел» («старый, как мир» = «словно встарь»; «Так полагалось» = «Так оно и есть»; «убивал» = «под расстрел»); «Сколько их бьется, людей одиноких» = «Бродят толпы людей, на людей не похожих».
Помимо того, песня «Так оно и есть…» во многих отношениях предвосхищает «Чужой дом»: в первом случае «бродят толпы людей, на людей не похожих», а во втором герой бежит из чужого дома туда, «где люди живут и как люди живут».
В ранней песне он увидел «равнодушных, слепых» людей, которые в «Чужом доме» сами признаются: «Долго жить впотьмах / Привыкали мы».
Лагерная действительность в песне «Так оно и есть…» уравнивается с волей: «Думал я: наконец, не увижу я скоро / Лагерей, лагерей, / Но попал в этот пыльный, расплывчатый город / Без людей, без людей», — а в «Чужом доме» герой называет этот дом «чумным бараком», который тоже «без людей»: «Никого — только тень промелькнула в сенях». Поэтому и «расплывчатый город» соотносится со «смутным, чудным разговором», затеянным обитателями чужого дома. А эпитет пыльный объясняется наличием в чужом доме «черной копоти».
И, наконец, если в первом случае герой спрашивает себя: «Так зачем я так долго стремился на волю / В лагерях, в лагерях?!», — то во втором люди скажут ему: «Видать, был ты долго в пути / И людей позабыл…» (а «лес стеной», с которым он столкнулся в «Погоне», является синонимом лагеря или «гиблого места»).
Интересно, что самым ранним аналогом «пыльного, расплывчатого города» из песни «Так оно и есть…» является стихотворение «Киев — скучный город» (1958–1959), написанное еще в Школе-студии МХАТ: «Куда пойти — людей мильоны, / И
нет знакомого лица»[999] [1000] [1001] [1002] = «Я заглядывал в черные лица прохожих — / Ни своих, ни чужих»; «Гуляют люди-изваянья»789 = «Бродят толпы людей, на людей не похожих». Причем строка «Я заглядывал в черные лица прохожих» имеет и более точное соответствие в стихотворении: «А в рожу взглянешь — ищешь камень. / Да жалко — улицы метут»790. Концовка же этого стихотворения: «А одному сподручно ехать / В тюрьму, в уборную и в рай»791, - предвосхищает рефрен песни «Если б водка была на одного…» (1963): «Что же на одного? / На одного — колыбель и могила»,
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Что же касается стихотворения «Из-за гор — я не знаю, где горы…», то лирический герой в нем выступает в образе пророка (а поскольку о нем говорится в третьем лице, стихотворение относится к разряду формально-повествовательной лирики), как и в более поздней песне «Я из дела ушел» (1973): «Из-за гор — я не знаю, где горы те,
- / Он приехал на белом верблюде» = «.. .Из-за Синей горы понагнало другие дела. / Скачу, хрустят колосья под конем, / Но ясно различимо из-за хруста: / “Пророков нет в отечестве своем, / Но и в других отечествах — не густо”».
Вместе с тем следует отметить и различия между «Из-за гор…» и «В лабиринте»: если в первом люди просят лирического героя открыть им секрет («Чтоб сказал он им самое главное / И открыл он им самое нужное»), то во втором — людям уже нет никакого дела до лирического героя (который находится в одинаковом с ними положении — как пленник лабиринта), и не они обращаются к нему с вопросом, а он — к ним: «Я тороплюсь, / В горло вцеплюсь — / Вырву ответ!». Но вместо ответа «слышится смех: / “Зря вы спешите, / Поздно! У всех / Порваны нити!”». И герой понимает, что говорить с ними не о чем: «Я не желаю в эту компанью», — так как его стремления выйти к свету никто не поймет. Поэтому у него теперь — одна цель: самому выбраться из лабиринта, что в итоге и удается.
В наброске 1972 года лирический герой вспоминает: «Сколько я, сколько я видел на свете их — / Странных людей, равнодушных, слепых!» /3; 489/. Поэтому в концовке «Чужого дома» он будет гнать своих коней туда, «где нестранные люди как люди живут».
В первом случае люди названы слепыми. Объясняется это тем, что в «чужом доме» они «.долго жить впотьмах привыкали».
В песне герой просит указать ему дом, «где пол не покат», поскольку, как сказано в наброске: «Скользко — и… скользко — и падали третий, / Не замечая, не зная двоих». Этот же мотив встречается в песне «Я из дела ушел»: «Я по скользкому полу иду, каблуки канифолю», — и в стихотворении «Я скольжу по коричневой пленке...».
Песня «Чужой дом» является второй серией песенной дилогии «Очи черные». Но и первая ее часть — «Погоня» — содержит ряд общих мотивов со стихотворением «В лабиринте»: «Видно, подолгу / Ищут без толку / Слабый просвет» = «Где просвет, где прогал?»; «И слепоту, и немоту — / Всё испытал» = «Не видать ни рожна!»; «Хаос, возня… / И у меня — / Выхода нет!» = «Ведь погибель пришла, а бежать — не суметь!».
Если в песне перед лирическим героем «лес стеной впереди — не пускает стена», то в стихотворении его не пускают сплошь лабиринты, в которые он попал. И тот, и другой образ означает несвободу. Поэтому и атмосфера в обоих произведениях
— соответствующая: «Злобный король в этой стране / Повелевал» = «Дождь, как яд с ветвей, недобром пропах».
Стихотворение «В лабиринте» датируется началом 1972 года, и тогда же была написана песня «Белое безмолвие», с которой также прослеживаются общие мотивы — например, мотив пустоты, символизирующий советскую действительность: «И долго руками одну пустоту / Парень хватал» = «Пустотой мы их кормим из рук».
В «Белом безмолвии» говорится, что «наградой за ночи отчаянья / Будет вечный полярный день». А в стихотворении «В лабиринте» фактически царит полярная ночь, которая также вызывает отчаянье: «Здесь, в темноте, / Эти и те / Чувствуют ночь». Через год данный мотив встретится в одном из набросков, который впоследствии будет использован при работе над «Пожарами»: «Царила ночь без дней — чтобы темней» /5; 518/. Впервые же «ночи отчаянья» были упомянуты в «Песне про стукача» (1964): «Казалось мне — кругом сплошная ночь, / Тем более что так оно и было».
