Без малого сорок лет – мир. Нолдор теперь на юге – как он хотел когда-то. Здесь остались – Люди. Те, что приходят ныне в Аст Ахэ, уже не рвутся в бой, как было раньше: эти мальчики не успели узнать, что такое война. Но не уйдут, если она начнется.
Война. Он знал это теперь, знал наверное.
«Я не оставлю тебя…»
«Ученик мой…»
Нет. Сейчас не об этом.
Он просил прислать к нему проводников – тех, что знают дорогу через Эред Луин. Пока они были здесь – отправил послания старейшинам Людей Востока и вождям Северных кланов. Это был приказ: все мирные жители – женщины, старики, дети – должны уйти из Белерианда на Восток. Молодые воины, конечно, будут рваться в бой. Но они тоже уйдут. Кто-то должен охранять беженцев. Вожди убедят их: это важнее. И все равно: слишком многие погибнут… Этого не избежать…
Арта предчувствует беду. Когда он вернулся после заключения в Валиноре, то увидел, как изменился лик мира. Острые заливы, трещины – как шрамы… Теперь будет страшнее. Валар в большинстве своем чужие Арте, до боли мира им дела нет – лишь бы уничтожить Врага. Чтобы и следа не осталось. Как тогда.
Ни забыть, ни простить себе он не мог. Память горячим комком стояла в горле, жгла грудь, красно-соленой густой болью стыла на губах – словно ему дали испить чашу горечи, чашу теплой крови…
Сейчас нельзя поддаваться чувствам: это мешает думать. А решать нужно быстрее.
Людей не будут преследовать. «Великим Валар – он усмехнулся холодно и страшно, – нужен только я».
«Я не оставлю тебя…»
Мелькор стиснул руки. «Гортхауэр. Ученик мой. Если он не уйдет – что тогда? Плен? Суд Валар?!»
Внезапно необыкновенно отчетливо он увидел, что сделают с ним, бессмертным Майя.
«Нет. Да нет же, нет!..»
И там, за гранью мира – ибо не будет мятежнику места в Арде – в нескончаемой агонии – не забыть ни на мгновенье – Гортхауэр будет обречен бесконечно умирать и возвращаться, чтобы снова умереть…
Как в этом же зале – беспомощный, полумертвый, в крови – лежал он – Ученик, Крылатая Ночь, – не в силах пошевелиться, не в силах сказать ни слова, и на заострившемся белом лице жили только глаза – подернутые дымкой страдания, беззащитные, огромные, исполненные мольбы и благодарности…
А будет – черное распятие на белой скале, но он не закричит, я знаю, он не будет кричать, не позволит им увидеть его боль, и это будет тянуться бесконечно, он сильный, очень сильный, он умрет и вернется, и умрет снова…
А из толпы будет смотреть – тот, второй, и на его красивом лице будет усмешка торжества…
Они все будут смотреть – они не знают боли, жестокие дети, а издалека это красиво даже – черный крест на белом, когда не видно искаженного лица и ран на теле… Потом зрелище наскучит, ведь он не будет кричать, и они не кричали тогда… Скучно. Нет разнообразия. Жестокие слепые дети. Всемогущие бессмертные дети. Только игрушки – живые, и можно ли их, не ведающих боли и страданий, обвинять в жестокости? Можно ли назвать бесчеловечным того, кто никогда не был человеком? Это болезнь, это как слепота… Только добровольная, или – рожденная страхом и смирением… Они не заслужили ненависти. Они достойны жалости. Не ведающие, что творят.
Довольно об этом. Осталось самое трудное.
Ты должен жить, Ученик.
…Гортхауэр предстал перед троном Мелькора, не глядя ему в лицо. Не то чтобы лицо это было уродливым или отталкивающим, нет. Но когда он говорит, в трещинах шрамов выступает кровь. Привыкнуть к этому невозможно.
– Возьми. Пришло время принести клятву.
Голос Учителя спокоен и суров, и черный меч в руках – Крылатый Гнев, Меч-Отмщение.
Гортхауэр благоговейно принял его и коснулся губами льдистого черного клинка:
– Отдаю себя служению Великому Равновесию Миров…
Замолчал. Протянул меч Мелькору, но тот жестом остановил его:
– Он – твой. Мне он больше не понадобится. Собирай людей…
Майя поднял глаза на Мелькора:
– Я уже сделал это, Учитель! И гонцов на Восток послал… Мы готовы и ждем только приказа вступить в бой!
«Всесильная Тьма, да он же счастлив!.. Думает, что предугадал мою мысль… не войне рад – тому, что будет защищать… меня?! Ох… Мальчик мой, ты же творец… что я с тобой сделал…»
Гортхауэр произнес тихо и твердо, как клятву:
– Я стану щитом тебе, Учитель.
Мелькора словно обожгло.
«Вот – душа его открыта мне… как я скажу ему – словно ударить по этому беззащитному лицу… Ученик мой! Неужели ты станешь проклинать себя за то, в чем виновен я, я один?.. Прости меня! Я говорил о праве выбора – и сам лишаю тебя этого права… Да разве я не знаю, что будет?! И ни боли, ни памяти отнять у тебя не смогу… Но ты должен жить… должен… я не могу, разрывает надвое, это выше сил…»
«Что я сделал? Что я сказал? Что с тобой, Учитель, Властелин, Крылатая Тьма… тебе больно?.. Что это, что… кровь – тягучие густые красные капли – как смола – из ран… Что с тобой, что же мне делать?»
Всего на мгновенье исказилось лицо Черного Валы, и Майя, не сознавая, что делает, схватил руку Учителя и крепко сжал.
Боль помогла Мелькору справиться с собой. Лицо его вновь стало спокойным и жестким, а голос звучал глухо и холодно:
– Ты не понял меня, Гортхауэр. Собирай людей. Уходите на Восток. Ты поведешь их.
– Что?..
Лицо смертельно раненого – растерянное, потрясенное, беспомощное. Невозможно ошибиться в смысле слов – и невозможно поверить…
«Как же… За что?..»
Гортхауэр судорожно вздохнул:
– Нет. Нет! Не проси… не приказывай… однажды ты уже заставил меня уйти, и…
– Вспомни об Эллери Ахэ. Или хочешь, чтобы это повторилось? Это война не с Нолдор: с Валинором. И больше у меня не будет учеников. Кроме этих людей. И – тебя.
«Прости меня…»
«Нет, нет, мне нельзя уходить… что сделают с тобой… я не позволю им!.. Ты думаешь, тебе одному дано видеть?! Думаешь, я не понимаю?! Да вся Арта не стоит и капли твоей крови!»
– Пусть уходят люди. Я – остаюсь.
– Я приказываю тебе.
Только сейчас Гортхауэр понял, что все еще сжимает руку Мелькора. Его словно холодом обдало.
«Руки… обожженные… что я сделал… ему больно…»
Дрожа всем телом, Майя склонил голову и благоговейно коснулся губами руки Мелькора.
– Прекрати! – сдавленно прорычал Вала. – Что ты делаешь!
О, Майя знал, что Мелькор не терпит знаков преклонения – тем более таких. Но по-другому сейчас – не мог.
«Может, я и глуп, Учитель… может, снова ошибаюсь – не знаю, но ты сам разбудил мое сердце, и что мне теперь делать с ним?»
– Уходи.
Гортхауэр упрямо покачал головой.
– Я не оставлю тебя, – с угрюмым вызовом, не поднимая глаз, ответил он.
«Это мука – невыносимая, невыносимая… сердце отказывается подчиняться холодным доводам разума… Только я виноват в том, что не оставил тебе выбора… вот, сердце твое – на ладонях моих, Ученик; и что делаю я?!»
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
