— Договор есть договор! — сказал Демейзен. — От меня вы не претерпите никакого ущерба, обещаю. — Демейзен оглянулся на Ледедже, медленно закипавшей на диване у него за спиной. — И от моей маленькой подружки — тоже. — Он взял ее за плечо одной рукой, слегка встряхнул.
Она заглянула ему в глаза.
— Лжец, — тихо сказала она.
Демейзен словно и не слышал ее, он, ухмыляясь, откинулся к спинке дивана.
Вепперс нашел закрытый горшочек с непролитым содержимым, налил немного в свою чашку, откинулся назад, пригубил, спокойным взглядом смерил Ледедже, улыбнулся ей и пожал плечами.
— Да бросьте, кто бы вы ни были. Так делаются дела. Тот из нас, кто имеет преимущество, будет искать способа усилить его, а тот, кто хочет заключать сделки, всегда найдет кого-нибудь вроде меня по другую сторону стола. А кого еще вы ожидали увидеть? — Вепперс гнусаво усмехнулся, словно неловко выдохнул своим недолеченным носом. — Откровенно говоря, жизнь — это главным образом встречи, молодая дама, — сказал он, одарив ее более спокойной улыбкой. — Я бы должен сказать «Ледедже», если это действительно ты. — Он нахмурился, посмотрел на Хьюэн. — Если она та, за кого себя выдает, то она, конечно же, принадлежит мне.
Хьюэн покачала головой.
— Нет, не принадлежит, — сказала она.
Вепперс неестественным движением приложился к чашке.
— Неужели, мой дорогой посол? Возможно, этот вопрос потребует разрешения в суде. К сожалению, это так.
— Нет, не потребует, — ухмыляясь, сказал ему Демейзен.
Вепперс посмотрел на Ледедже. Прежде чем он успел сказать то, что собирался сказать, Ледедже проговорила:
— Последние слова, что ты сказал мне, были такие: «Я ведь сегодня вечером должен был появиться в обществе». Ты помнишь?
Улыбка лишь на мгновение сошла с лица Вепперса.
— Да неужели? — Он кинул взгляд на Джаскена, который быстро уставился в пол. — Удивительно. — Он вытащил старомодные часы из кармана. — Господи боже, неужели время?
— Эти корабли почти над нами, — сказала Хьюэн.
— Я знаю, — весело сказал Вепперс. — А где лучше всего находиться, когда они прибудут, как не с послом Культуры и под защитой корабля Культуры? — Он повел рукой от Хьюэн к Демейзену, последний согласно кивнул.
— Прорвались несколько сотен, — сказал Демейзен. — Оборонительные системные и планетарные барьеры пытаются сделать, что возможно. Небольшая паника среди осведомленных кругов сообщества, которые полагают, что это, вероятно, Конец света. Массы пребывают в счастливом неведении. Когда они узнают об этом, опасность уже минует. — Демейзен кивнул, вроде бы одобрительно. — Но, — сказал он, — мы явно не ведем речь о второй волне кораблей. А она может вызвать некоторое волнение.
— А сейчас не пришло время сообщить им, где находятся цели? — спросила Хьюэн.
Вепперс, казалось, задумался над ее словами.
— Будут две волны, — сказал он.
— Наблюдаются довольно преждевременные всполохи из города, вот здесь, — пробормотал Демейзен, показывая в сторону зданий по другую сторону парка. Настенный экран переключался с одного пустого канала на другой, и его объем был заполнен туманом помех. Некоторые каналы все еще показывали графики и говорящие головы.
С крыш некоторых самых высоких небоскребов Центрального делового района Убруатера устремлялись прямо вверх искры, напоминающие дневные фейерверки, и тонкие лучи света.
Хьюэн скептически посмотрела на Демейзена.
— Всполохи? — переспросила она.
Аватара пожала плечами.
Вепперс снова посмотрел на старинные часы, потом — на Джаскена, который кивнул в ответ, и встал.
— Ну, пора делать дела и уходить, — сообщил он. — Мадам, — сказал он, кивая послу. — Счастлив был познакомиться, — повернулся он к Демейзену. — Потом посмотрел на Ледедже. — Желаю вам… душевного мира, молодая дама. — Он широко улыбнулся. — Как бы там ни было — рад был познакомиться.
Он и Джаскен, который кивнул на прощание в три стороны, направились к двери. Автономник Олфес-Хреш плыл рядом — он появился, никем не замеченный.
— Коробочка, — сказал Вепперс, проходя мимо.
Вепперс и Джаскен скрылись за дверями.
Несколько мгновений спустя неожиданные всполохи замелькали в вечернем небе за городом. Настенный экран замигал, посерел, перешел в режим ожидания.
— Гмм, — сказал Демейзен. — Его собственное имение. — Он посмотрел на Хьюэн. — Для вас это тоже сюрприз.
— В высшей мере, — сказала она.
Демейзен кинул взгляд на Ледедже, щелкнул ее пальцем по колену.
— Выбросьте это из головы, детка. Весь этот путь мы проделали не ради вашей маленькой мести — речь идет об уничтожении Адов. Бесплатном уничтожении! И это будет даже не на нашей совести! Нет, серьезно, что, по-вашему, имеет большее значение: вы или триллион страдающих людей? Да станьте вы уже взрослой девочкой, черт вас побери. То, что этот ваш Вепперс вышел отсюда с самодовольной улыбкой на его явно достойном кулака лице, — это очень малая цена.
Раздавшийся рев двигателей известил их об отлете Вепперса. Демейзен посмотрел на Ледедже.
— Ты сука, лгун, предатель и распутник.
Аватара тряхнула головой, посмотрела на посла.
— Ну, дети — что с них возьмешь?
ГЛАВА 28
Когда случилось то, что случилось, она находилась в своем спальном коконе, страдая внутри этого плода, висящего в темном закрытом пространстве. Она медленно потягивалась, раскрыла одно крыло, потом другое, — мучительно потрескивая суставами и напрягая связки, боль пронизывала даже то, что она воспринимала, как кожистую ткань своих крыльев, — потом покрутила как могла шеей (в позвоночный столб ей словно насыпали песок), потом посгибала одну ногу, другую, оставаясь висеть в это время на когтях одной ноги.
Потом неожиданно воздух задрожал, словно по нему прошла пришедшая издалека ударная волна сильного взрыва.
Спальный кокон начал вибрировать. Потом он замер, словно удар, потрясший его, был отменен из реальности, чтобы он не затронул ткань ее огромного темного насеста.
Она сразу же поняла, что в этом есть что-то странное и беспрецедентное, что-то, свидетельствующее о сущностных изменениях в среде ее обитания, может быть, даже в самом Аде. Она вспомнила о глюке в виде серебристой зеркальной преграды, заплаты, где ландшафт был уничтожен, стерт.
Она потеряла счет тем тысячам, что прикончила со дня своего возвращения в Ад. Она собиралась вести учет, но потом отказалась делать зарубки на внутренней поверхности своего насеста за каждую смерть (хотя и думала об этом), потому что ей это показалось ужасным бездушием. Она попыталась вести счет в уме, но два-три раза сбилась, а потом — давно уже — пришла к выводу, что это не имеет значения. Последняя цифра, которую она помнила, составляла три тысячи восемьдесят пять, но это было давно. С тех пор она убила, вероятно, еще столько же.
Боль с каждым убитым, с каждым освобожденным, с каждым днем увеличивалась. Она существовала в непрестанном тумане мучительной боли в конечностях, сверхчувствительной коже, стонущих связках и вечных спазмов внутренних органов. Ей нравилось думать, что она не замечает этого, но на самом деле не замечать этого она не могла. Она чувствовала боль постоянно, с того момента, когда просыпалась утром, до вечера, когда она со стонами и ворчанием погружалась в сон. Но боль не оставляла ее и в снах. Ей снилось, как от нее отпадают части тела или начинают жить собственной жизнью, отрываясь от нее и улетая, или падая, или уходя, или уползая прочь, оставляя ее, кричащую, обездоленную, истекающую кровью, с ободранной кожей.
Каждый день она с трудом отрывалась от своего насеста, выбиралась из кокона, в котором висела вниз головой, и принималась рыскать над почерневшей, изъеденной оспинами землей в поисках очередной души, подлежащей освобождению. Она с каждым днем поднималась все позднее и позднее.
Когда-то она пускалась в полет просто ради удовольствия, потому что полет оставался полетом даже в Аду и казался свободой тому, кто родился бескрылым четвероногим. Если, конечно, преодолеть страх высоты, что каким-то невероятным образом (еще в те давние дни, когда она старилась в монастыре, прилепившемся на скале) случилось с ней.
Прежде ей нравилось устраивать облеты, она, как завороженная, открывала для себя части Ада, в которых не была прежде. Она почти неизменно приходила в ужас от того, что видела, куда бы ни смотрела, но все равно была заворожена. Самой географии, потом системы, потом омерзительно-садистской изобретательности — всего этого хватало, чтобы привлечь внимание любознательного мозга, и она в полной мере использовала свою способность летать над землей, по которой ползали, хромали, плелись, на которой дрались те, кому повезло меньше, чем ей.
