— Это прекрасно, что ты гордишься своими предками, Рашель, — как можно тактичнее произнес я. — Но какая, по большому счету, разница?
Очевидно, я оказался недостаточно тактичен. Девушка повернулась ко мне и нахмурилась. Я судорожно соображал, как бы прикрыть свою оплошность.
— Представь, — быстро продолжал я, — что изменения вышли за пределы Иудеи.
Рашель нахмурилась еще больше, но на сей раз от недоумения:
— В каком смысле «за пределы Иудеи»?
— Представь, что крестианство Иешуа — как ты его назвала — стало религией или философией.
— Я бы сказала, что в нем есть понемногу и того и другого.
— Значит, религиозная философия. Представь, что оно распространилось почти по всему миру, а не только в Иудее. Это может оказаться интересным.
— Но ничего такого…
— Рашель, — я ласково прижал палец к ее губам, — мы говорим о том, что могло бы быть, помнишь? Каждый писатель может позволить себе одну большую ложь. Пусть это станет моей ложью. Представим, что иудейское крестианство стало мировой религией. А Великий город станет — как бы его обозвать — резиденцией Синедриона крестиан. И что потом?
— Я понятия не имею, а ты? — Рашель смотрела на меня с любопытством и подозрением.
— Почему бы и нет. — Я обратился к богатому воображению закаленного писателя. — Может статься, что будут развиваться те обстоятельства, которые господствовали тогда в Иудее. Весь мир расколется на секты и фракции, и они будут сражаться между собой.
— Войны? — непонимающе переспросила она.
— Глобальные войны. Почему бы нет? Ведь именно так было в Иудее? И они могут продолжить воевать вплоть до наших дней. Ведь что объединяет нашу планету в последние две тысячи лет? Только навязанный и поддерживаемый Римом мир. А без него… — я продолжал все быстрее и заодно делал в уме пометки, — без него все европейские племена превратились бы в независимые города-государства. Как у греков, только больше. И могущественнее. А они сражаются — франки с северянами, те с бельгийцами — и все с кельтами.
Рашель покачала головой.
— Люди не настолько глупы, Юлий, — возразила она.
— Откуда ты знаешь? В любом случае мы говорим о научной фантастике, милая. — Я не дал ей времени возразить на ласковое обращение, хотя она и не сделала подобной попытки. Я продолжал говорить: — Люди будут настолько глупы, насколько мне нужно. Главное — заставить читателей поверить в это. Но я еще не дошел до лучшей части. Давай представим, что крестиане истово относятся к своей религии. Они и шагу не сделают вопреки воле своего бога: как повелит Иегова, так и будет. Понимаешь? Это означает, например, что им совершенно неинтересны и не нужны научные открытия.
— Прекрати! — возмутилась Рашель. — Неужели ты думаешь, что иудеи не понимают важности науки? Что мне или дяде Сэму неинтересны научные открытия? А ведь мы коренные иудеи.
— Но вы не крестиане, солнце мое. Это огромная разница. Почему? Потому что я так сказал, а это моя история. Так что давай представим, — я ненадолго задумался, — да, давай представим, что крестиане пережили долгий период интеллектуального застоя, а затем… — я снова замолчал, не потому, что не знал, что будет дальше, но для драматического эффекта, — а затем появились Олимпийцы!
Рашель непонимающе уставилась на меня.
— Да? — неопределенно спросила она.
— Разве ты не видишь? И этот иудейский крестианский мир, погруженный в темную дремоту невежества, не имея ни воздушного сообщения, ни электронных средств связи, ни даже печатных изданий или обычного транспорта, нос к носу столкнулся с высокоразвитой технологической цивилизацией из космоса!
Она наморщила лоб, пытаясь понять, куда я клоню.
— Это приведет к мощнейшему культурному потрясению, — объяснил я. — Не только для людей на Земле. Возможно, Олимпийцы посмотрят на нас, увидят, что мы отстаем в развитии и разделены на воюющие нации, и… Что они сделают? Наверняка развернут свои корабли и больше никогда не заглянут сюда. Это конец книги!
Рашель поджала губы.
— А вдруг они именно так и поступили? — осторожно спросила она.
— Но явно не по этой причине. Я же сейчас говорил не о нашем мире, а о том, что могло произойти.
— Звучит немного притянуто.
Я радостно закивал:
— С этого и начинается мастерство писателя. Ты просто не понимаешь научной фантастики, дорогая. Писатель обязан завести свою идею так далеко, как она ему позволит, — до абсолютного предела достоверности, до той точки, где еще шаг — и весь сюжет рухнет под весом абсурдности. Поверь мне, Рашель. Я заставлю их поверить!
Она все еще сидела с поджатыми губами, но я не стал ждать, пока она заговорит. Я ухватил птицу удачи за крыло, наклонился и поцеловал ее в губы, как уже давно мечтал сделать.
— Мне нужен писец, — заявил я. — Надо записать все это, пока я не забыл. Я вернусь, когда смогу, а пока…
И я снова поцеловал ее, нежно, крепко и долго; и она не смогла утаить, что тоже целует меня в ответ.
Как оказалось, близость к баракам наемных рабов имеет свои преимущества. Я быстро нашел писца за приемлемую цену, а управляющий даже позволил мне занять на ночь одну из комнат для совещаний. К рассвету я надиктовал две первые главы и общий сюжет «В крестианский мир». Теперь меня ждала обычная работа. Когда появляется общий сюжет, персонажи сами приходят ко мне, и надо всего лишь ненадолго закрыть глаза, чтобы понять, что случится дальше, а затем открыть и диктовать писцу. В данном случае писцам, поскольку через несколько часов первый выдохся и мне пришлось нанять второго, а затем третьего.
Я не спал, пока не закончил книгу. По моим подсчетам, я работал над ней пятьдесят два часа без перерыва — самый долгий отрезок за многие годы. Я оставил рукопись для переписки начисто, а управляющий бараками согласился отнести ее в службу доставки в гавани и отправить авиаэкспрессом Маркусу в Лондон.
Когда я наконец добрался до дома Рашель, все уже спали. Я с удивлением обнаружил, что еще темно, — до рассвета оставалось чуть больше часа.
Базилий впустил меня в дом, с удивлением разглядывая запавшие глаза и щетину.
— Не буди меня, пока я сам не проснусь, — приказал я.
Рядом с кроватью лежал аккуратно сложенный журнал, но я даже не взглянул на него. Я лег в постель, повернулся на бок и провалился в сон.
Я проспал часов двенадцать, не меньше. Базилий принес поесть, побрил меня, и, когда я наконец вышел в атриум, уже близился закат и меня ждала Рашель. Я рассказал ей о книге, а она — о последнем послании Олимпийцев.
— Последнем? — возразил я. — Откуда ты знаешь, что оно последнее?
— Потому что они так сказали, — грустно подтвердила она. — Они сказали, что прекращают все трансляции.
— О… — Я задумался о последствиях. — Бедный Сэм!
Рашель тоже выглядела такой расстроенной, что мне пришлось прижать ее к себе.
Утешение переросло в поцелуи, и, когда мы посвятили этому приятному занятию достаточно времени, Рашель отстранилась и улыбнулась мне.
Слова по собственной воле сорвались у меня с языка. Я сам удивился, когда услышал их наяву.
— Рашель, я бы хотел, чтобы мы поженились.
Она выпрямилась и разглядывала меня теплым, немного насмешливым взглядом:
— Ты делаешь мне предложение?
Я всегда обращал тщательное внимание на грамматику и построение фраз:
— Это сослагательное наклонение, дорогая. Я сказал, что хотел бы, чтобы мы поженились.
— Я так и поняла. Поэтому я хочу знать, ты просишь меня исполнить твое желание?
— Нет… черт… да! Но сперва мне бы хотелось иметь право просить твоей руки. К сожалению, те, кто пишет научную фантастику, не имеют прочной почвы под ногами. А то, как ты живешь…
— То, как я живу, — ответила она, — обеспечивается наследством, которое оставил мне отец. Если я выйду замуж, оно никуда не денется.
— Но это твое наследство, дорогая. Я беден, но я не хочу стать нахлебником.
— Ты не станешь нахлебником, — мягко ответила Рашель, и я понял, что она тоже тщательно подходит к грамматике.
Мне потребовалось собрать всю волю в кулак, но я сумел выдавить:
— Рашель, скоро должен прийти ответ от редактора. Если этот новый вид приключенческих романов приживется… Если он окажется популярным, как я надеюсь…
— Да? — подбодрила она.
— Тогда я смогу с чистой совестью попросить твоей руки. Но пока я ничего не знаю. Маркус уже должен получить книгу, но мне неизвестно, прочел ли он ее. И я не узнаю о его решении, пока он сам мне не сообщит. А сейчас, из-за этой сумятицы с Олимпийцами, он может неделями не вспоминать…
— Юлий, — Рашель прижала палец к губам, — позвони ему сам.
Линии были забиты, но я наконец-то прорвался. Поскольку обед давно закончился, Маркус оказался на месте, в офисе. Более того, он был достаточно трезв.
