Но разговоры продолжились. Естественно, все говорили об Олимпийцах. Даже когда на подиум вышел президент конференции и объявил о начале первой сессии, зал оставался полупустым. По крайней мере, большинство группок перекочевали в сидячие ряды, но и там продолжали перешептываться.
Даже ораторы выглядели так, будто им неинтересно слушать самих себя. Первым выступал почетный деятель в отставке из южных провинций Египта. Он дал краткий обзор известных фактов об Олимпийцах. И произнес свою речь в такой спешке, будто диктовал ее писцу. И все-таки главная проблема заключалась в том, что речь была написана заранее, когда коммуникация с Олимпийцами шла полным ходом и никому даже в голову не приходило, что она может прерваться. Поэтому обзор выглядел никому не нужным.
Я люблю посещать научные конгрессы вовсе не для того, чтобы послушать выступления, — такую же информацию легко получить из журналов в библиотеке. И даже не ради последующих дискуссий, хотя порой из них можно почерпнуть полезные закулисные знания. Я прихожу за тем, что про себя называю «шумом науки», — за своеобразным жаргоном, на котором разговаривают друг с другом ученые разных специальностей. Обычно я сажусь в задних рядах, подальше от других посетителей, кладу на колени табличку и держу наготове стило, чтобы записывать обрывки диалогов, а затем вставить их в новую книгу.
Но сегодня мне не везло. Дискуссии не получалось. Ораторы один за другим поднимались на подиум и зачитывали с бумажки свои речи, торопливо отвечали на пару поверхностных вопросов и уходили. И с каждым выступающим аудитория уменьшалась. Наконец я понял, что здесь собрались только те, кого вынудили обязанности, и ни одним человеком больше.
Скука заставила меня решить, что бокал вина и легкая закуска выглядят намного привлекательнее, чем сидение с пустой табличкой. Я вышел в фойе и обнаружил его практически пустым. Никто не знал, где Сэм, и я не заметил ни одного знакомого лица. К середине дня президент конференции смирился с неизбежным и объявил, что следующие сессии откладываются на неопределенный срок.
День прошел впустую. Но я лелеял надежды на плодотворную ночь.
Рашель встретила меня новостями: Сэм сообщил, что задерживается и не успеет к ужину.
— Он не сказал, где он?
Девушка отрицательно покачала головой.
Я бы и сам мог догадаться, что Сэм занят чем-то важным. Я рассказал Рашель о провале конференции, но затем меня посетила замечательная идея, и я повеселел:
— Может, поужинаем в ресторане?
Рашель твердо отклонила предложение. Из тактичности она не стала упоминать деньги, хотя я уверен, что Сэм посвятил ее в мое шаткое финансовое положение.
— Мой повар лучше любых ресторанов, — заявила девушка. — Мы поедим дома. Никаких излишеств, простой ужин на двоих.
«На двоих» — как это ласкало слух! Базилий расставил ложа буквой «V», так что наши головы оказались близко друг к другу, а низкие столики с блюдами — на расстоянии руки между нами. Как только Рашель возлегла на ложе, она призналась:
— У меня сегодня толком не вышло поработать. Я никак не могу выкинуть из головы твою идею.
— С одной стороны, я польщен, но с другой — мне жаль, что испортил тебе рабочий день.
Рашель пожала плечами и продолжала:
— Я немного почитала о том периоде, особенно о малоизвестном иудейском проповеднике по имени Иешуа из Назарета. Ты о нем слышал? Его мало кто знает, но в те времена у него было много последователей. Они назывались крестианами и вели себя довольно вызывающе.
— Боюсь, что я мало знаком с историей Иудеи, — признался я, что было чистейшей правдой. Но потом добавил: — Но мне хотелось бы узнать ее получше. — Что уже являлось откровенной ложью, по крайней мере до недавнего времени.
— Конечно, — с готовностью заявила Рашель. Я не сомневался, что в ее глазах выглядело совершенно логичным, если все захотят побольше узнать о послеавгустовском периоде. — Этого Иешуа судили за подстрекательство к мятежу и приговорили к смерти.
— Даже не к рабству? — удивленно заморгал я.
Она покачала головой:
— В те времена преступников не только обращали в рабство, их подвергали физическим наказаниям. Даже казнили, порой варварскими способами. Но прокуратор Тиберий решил, что наказание слишком сурово, и отменил смертный приговор. Он приказал выпороть Иешуа и отпустить. Я считаю, Тиберий принял правильное решение, иначе последователи сделали бы из Иешуа мученика, и одним богам ведомо, к чему это могло привести. А так крестиане со временем просто исчезли. Базилий, принеси следующую перемену!
Я с живым любопытством наблюдал, как Базилий отправился выполнять приказ. Следующим блюдом оказались жаворонки с оливками. В душе я возрадовался, и не только потому, что любил это блюдо. «Простой ужин» на деле оказался более изысканным, чем вчерашний с дядей. Мои надежды продолжали усиливаться.
— Можно кое о чем тебя спросить, Рашель? Ты иудейка. Или я ошибаюсь?
— Конечно!
— Тогда я немного запутался. Я думал, что иудеи верят в бога Иегову.
— Так и есть, Юлий.
— Но… — Я замялся. Я не хотел испортить наши отношения, но меня снедало любопытство. — Ты сказала «богам ведомо». Разве это не противоречит вашей вере?
— Вовсе нет, — достаточно вежливо откликнулась Рашель. — Иегова оставил свои заветы на вершине горы, а людям их принес его великий пророк Моисей. Заветы очень понятны и недвусмысленны. В одном из них говорится: «Да не будет у тебя других богов перед лицом моим». У нас их и нет, понимаешь? Иегова — наш первый бог, перед ним нет других богов. Все это растолковывается в каббалистике и трудах раввинов.
— Так вы живете по толкованиям раввинов?
Рашель задумчиво наклонила голову:
— В какой-то мере, да. Мы чтим свои традиции, Юлий, и стараемся им следовать, а раввины их доступно истолковывают.
Она перестала есть, и я тоже остановился. Мечтательно потянулся и погладил ее по щеке.
Рашель не отстранилась, но и не ответила. Через миг она сказала, не поднимая глаз от тарелки:
— Например, существует традиция, что женщина должна выходить замуж девственницей.
Моя рука отдернулась сама по себе, без сознательной команды.
— Вот как?
— И раввины в своих трудах определяют традицию в той или иной степени. Они завещали, что каждую ночь глава семьи должен провести один час на страже у дверей спальни незамужней дочери. А если глава дома отсутствует, его обязанности исполняет доверенный слуга.
— Понятно, — произнес я. — А ты не была замужем?
— Еще нет. — Рашель вернулась к еде.
Я тоже никогда не был женат, хотя меня трудно назвать девственником. Я ничего не имел против брака. Просто жизнь вольного писателя трудно назвать стабильной или обеспеченной. К тому же мне пока не встретилась женщина, с которой хотелось бы провести жизнь… Если воспользоваться словами Рашель, «еще нет».
Я постарался больше не думать об этом. Если раньше мое финансовое положение балансировало на грани, то сейчас оно приближалось к катастрофическому.
На следующее утро я задумался, чем бы занять день, но Рашель решила эту задачу за меня. Она ожидала меня в атриуме.
— Присядь, Юлий. — Она похлопала по скамье рядом с собой. — Я вчера поздно легла спать, думала о твоей книге, и вот что пришло мне в голову. Представь, что Иешуа все же казнили.
Я надеялся на немного другой прием и, честно говоря, совершенно забыл об иудейской истории. Но все равно с удовольствием присел рядом с Рашель в уютном, милом дворике, где сквозь прозрачную крышу сияло солнце.
— Да? — вежливо поинтересовался я и поцеловал Рашель руку в качестве приветствия.
Она немного подождала, прежде чем деликатно ее отнять.
— Идея заключает в себе довольно интересные возможности, Юлий. Видишь ли, Иешуа наверняка стал бы мучеником. А в таких обстоятельствах его последователи — крестиане еще долго могли процветать. Возможно, они могли сыграть важную роль в истории. В те времена Иудею постоянно сотрясали волнения, ходили слухи и предсказания о появлении пророков и переменах в обществе. Крестиане могли даже стать доминирующей силой в Иудее.
— Это прекрасно, что ты гордишься своими предками, Рашель, — как можно тактичнее произнес я. — Но какая, по большому счету, разница?
Очевидно, я оказался недостаточно тактичен. Девушка повернулась ко мне и нахмурилась. Я судорожно соображал, как бы прикрыть свою оплошность.
— Представь, — быстро продолжал я, — что изменения вышли за пределы Иудеи.
Рашель нахмурилась еще больше, но на сей раз от недоумения:
— В каком смысле «за пределы Иудеи»?
— Представь, что крестианство Иешуа — как ты его назвала — стало религией или философией.
— Я бы сказала, что в нем есть понемногу и того и другого.
