Лучшего и придумать невозможно: и красива красотой русской женщины, и здорова, и сильна телом и духом, и жизнерадостна, как сама природа, как молодой, не знающий смерти зверь, с таким могучим зарядом полового электричества, что при каждом соприкосновении искра рождается…
И, конечно, — невеста с солидным приложением!
Конечно, не в деньгах только счастье, но деньги — необходимое орудие при разработке недр счастья…
И вот «мчится тройка удалая вдоль по дорожке столбовой»[571]. Ерофеич с бабушкой и Наташей — впереди, а Петр с Людочкой — позади. Так оно удобнее для влюбленных. То ширь полей, то сумрак леса, то свод небес, то крыша сосен… То луг зеленый, как ковер, цветами расшитый, и речка с мостиком, то роща из берез с белыми бархатными стволами. Пахнет земляничным листом, медвянкой, липой, хвоей, грибами… Целая гамма ароматов! Птичий хор…
Так много радости и счастья разлито в природе, разбросано по пути в Никудышевку!
А тут еще толчки от дорожных рытвин и переползающих лесные дороги древесных корней. Так и подталкивают в объятия друг друга…
— И-эх, голубчики!
Ох как сладко во младости любовное томление! Этот непрестанный электрический ток, пронизывающий и душу, и тело при каждом нечаянном соприкосновении друг с другом!
И вот нечаянные соприкосновения переходят в преднамеренные. Начинаются взаимные обманы: поди разбери, почему Людочка толкнулась на Петра, а Петр на Людочку!
А глаза прикрыты. Посоловелые глаза. Вот рука — на руке. Встреча посоловелыми взорами, глуповатые улыбочки на устах… Головка Людочки на плече у соседа: головка закружилась…
— Бедная… милая…
И не замечает, как он сперва осторожно, потом покрепче, касается губами щечки, шейки… Поцелуй тоже точно случайный, от толчков.
— Да? Люда, да?
— Не спрашивай! Видишь ведь…
Тут такой толчок, словно разрядился конденсатор значительного вмещения. Можно лопнуть от томления…
— Останови лошадей! Ноги отсидели… Мы пройдемся, а ты потихоньку подымайся на гору… Догоним…
— Можно, барин! Тут лесочком-то прохладно…
Ползет в гору тройка… Лениво позванивают колокольчики… Вот и не видать ее за деревьями…
Обнялись и застыли… Переплелись, как две березы из одного корня.
И наш Антей, прикоснувшись к земле, сделался таким страшным, что Людочка вырвалась и поскорей на дорогу!
— Люда! Люда!..
— Я тебя боюсь…
Уходит Люда. Антей постоял и потянулся следом за ней.
— Размяли ножки-то? — встречает ямщик с улыбочкой…
Усаживаются, смущенно улыбаются друг другу…
— Пошел! Прокати как следует, — на чай получишь!..
— И-эх, голубчики! Соколики мои!
Зазвенели колокольчики, и помчалась отставшая тройка догонять пару Ерофеича с бабушкой и Наташей, пребывающих в лирической грусти…
Такие родные, с детства знакомые места! Точно верстовые столбы на дороге жизни — пробуждаемые ими воспоминания…
Вот сосновый бор, в котором дедушка объяснился в любви бабушке: они приехали сюда из Алатыря на пикник, и молодая парочка отправилась поискать белых грибов. Влюбленный дедушка, тогда еще поручик гвардии, нашел гриб-двойняшку и при помощи его приступил к объяснению в любви прекрасной Аннэт:
— Подобен гриб сей прекрасному слиянию двух сердец, связанных законным браком!
Прекрасная Аннэт сразу поняла, покраснела и потупилась, а кавалер продолжал:
— Не знамение ли сия находка для нас с вами, прекрасная Аннэт?
В этом сосновом бору есть на перекрестке дорог родник и часовенка с иконкой Богоматери. А у часовенки — лавочка для проходящих усталых путников. Памятная для бабушки скамеечка!
— Остановись-ка, Ерофеич! Ноги маленько промять… — приказала бабушка и пошла к часовенке помолиться за упокой души покойного дедушки. Вернулась, и поехали дальше…
А вот знаменитый овраг с крутым спуском. Тут всегда бабушка и Наташа слезали и шли боковой тропинкой: так безопаснее. И теперь слезли и поползли пешком…
А вот луга, речка и мостик. Здесь всегда ямщики поят лошадей. Тут был ужасный случай с бабушкой. Стыдно и сейчас вспомнить! Ехали они с супругом в Никудышевку, а день был жаркий-прежаркий. Июльский. Как увидали воду, обоим захотелось освежиться, выкупаться. Поговорили потихоньку и вылезли, а ямщику приказали ехать вперед и не оглядываться. Разделись, и бултых в воду!.. Молодые и резвые были. Заигрались в воде-то и не заметили, как вдруг пара с колокольчиками под горку к мосту катится…
— Срам-то, Коля, какой! Ведь лошади-то князя Барятинского!
Что делать? Присели в воде, повернулись спинами. А князь Барятинский, должно быть, тоже по лошадям и ямщику, которого встретил, узнал, кто в воде притаился:
— Мое нижайшее почтение!
И вот бабушка вспомнила все это и засмеялась…
— Ты что, бабуся?
— Так… вспомнилось кое-что…
Так они едут, а воспоминания бегут следом то трогательные, то смешные, то грустные, то радостные… Оглянулись: тройки с Петром и Людочкой не видно… Но вот и Никудышевка!
Точно заброшенный монастырь в лесу — старый барский дом выглядывает из огромного рослого парка. Ворота заперты. Через ограду виден огромный безлюдный двор, поросший травкой. Флигеля похожи на монастырские кельи.
Тихо-тихо. Долго звонили, дергая за проволоку. Выбежала взлохмаченная дворовая девка, всплеснула руками и убежала. Потом появилась вместе с тетей Машей… И тетя Маша похожа на монашку, настоятельницу монастыря…
— Мы вас к Пасхе ждали… И ждать-то уж перестали…
— Что вы и днем на запоре?
— Боимся. Мы с Агашей одни в доме. Иван-то Степаныч по делам уехал… Кучер с ним уехал, вот мы и остались вдвоем. Никакого сладу с дворней нет! Хороший человек не идет служить, а хулиганов разогнали…
Поцелуи, объятья. Самовар. Бесконечные новости…
Старушки о хозяйственных неприятностях говорят, о скверных временах.
Скучно Наташе слушать эти жалобы и нытье по давно прошедшим временам.
Пошла в парк…
Такой тихий-тихий и ласковый вечер. В полном цвету сад бело-розовый. Буйно разросся молодянник, сирень, бузина. Трава выше пояса. Лопухи в ней — как зонтики. Одуряющий аромат цветущих яблонь, груш и вишен. Писк и гомон птиц и насекомых… И все-таки — похоже на старое заброшенное кладбище.
Кукушка плачет на старой березе… Верещат лягушки… Каркает ворона…
Все, все по-старому, а в душе Наташи все по-новому… Там целая буря…
Так всегда бывает, когда одна любовь уходит, а другая приходит…
Ночью приехали Петр с Людочкой…
II
«Авантюристы патриотизма», взявшие в монопольную эксплуатацию девиз «самодержавие, православие и народность», помогали дворянской камарилье обманывать царя, утверждая его в мысли, что народ по-прежнему обожает своего монарха и что всю «революцию у нас делают жиды» и смущаемая или купленная ими интеллигенция. Эту идею горячо поддерживал великий князь Сергей Александрович и, конечно, новый министр Плеве, сочинитель всяких антиеврейских проектов и административных мер, вплоть до искусственных погромов…
В результате ни одна из национальностей не давала России столько пламенных революционеров, как еврейская.
Трудно отрицать, что еврейская интеллигенция всеми силами и способами помогала ускорению русской революции, но нельзя отвергать и того, что само правительство толкало ее в революцию…
Значит — помогали друг другу!
Погромы, обращенные в орудие внутренней политики, являли собой дьявольское издевательство над законами человеческими и Божескими: кто сеет ветер — пожнет бурю[572]. На еврейских слезах и крови должен был вырасти «Дьявол мести»…
И такой вырос в лице морального и физического чудовища, каким явился инженер Азеф в русской революции. Маленький мещанин в своей личной и семейной жизни, он силами мести и ненависти, вспоенной и вскормленной самим правительством, сделался Иудою вдвойне: поцелуем направо он предавал царя русского и слуг его, а поцелуем налево предавал своих сотоварищей по революции. Убийству первых он помогал предательством вторых, не жалея вообще русской крови. Он лишь взвешивал, кого и в какую минуту удобнее предать, чтобы продолжать свое дьявольское дело мести… В душе он издевался над обеими сторонами…
Потом стали ломать голову над психологической загадкой этого революционера-предателя, а разгадка так проста: это был не идейный революционер и не идейный предатель, а просто еврей-мститель, торговавший русской кровью, как квасом… Конечно, чувство мести сильнее удовлетворялось при убийстве врагов наиболее сильных и значительных, но дьявольская предусмотрительность заставляла его постоянно приносить жертвы, употребляя материалом менее полезных для своего дела. Тут простой расчет лавочника… в мясной лавке.
