месяц, год, полвека. Промчалось как-то неприлично быстро.
Странно, что все восторженно празднуют наступление неизвестного грядущего, а не плачут по ушедшему. Собираясь вокруг ёлки, знакомые и незнакомые с поросячьей радостью желают друг другу нового счастья, видимо, старое оказалось с душком. Меня вполне устроила бы стабильность. Любые изменения непредсказуемы – ждёшь одного, получаешь другое.
Великий русский провидец писал:
Что день грядущий мне готовит?
Его мой взор напрасно ловит,
В глубокой мгле таится он.
А мы, как молодожёны, на скорую руку строим долговременные планы. Прогнозы дело неблагодарное и субъективное. Экономисты с такой же погрешностью предсказывают цены на нефть и доллар, как метеорологи погоду. Правительство нацелилось уже в 2044-й год, когда спрашивать, почему показатели не дотягивают, а люди так и не зажили лучше, будет не с кого – многие до такой даты просто не доживут. Парадоксально, но прогнозистам хорошо платят, а их ошибки стоят ещё дороже. Дешевле держать на всю страну одну гадалку на кофейной гуще, результат будет тот же.
Лично я никогда не испытывала соблазна узнать, что впереди. Судьба, словно хорошая книга, должна хранить тайну до конца. Теперь, когда роман моей жизни дочитан и все секреты вылезли наружу, можно листать страницы назад и перечитывать их сколько угодно, если хватит сил. Боль воспоминаний оказалась острее той, что была в реальности. Долговременные и сиюминутные потери сошлись в одну большую утрату, а жиденькое настоящее не способно смягчать удары.
В Рождество приходила с поздравлениями наследница моей квартиры. Зовут её замечательно – Мария. Принесла в подарок ветку пинии с шишками и две иконки – говорит, прабабушкины, чудом не продала, когда безденежье заело, но не поднялась рука, деньги – на время, а память – навсегда. Иконы старинные, с сеточкой кракелюра, сквозь потемневший лак смутно проникает трагический взгляд Христа. Он явно взывает о помощи. Бедняга. Зачем этот театральный жест – послать Сына на муки ради спасения толпы, кричащей «Убей!»? Сам бы, Отец небесный, и искупал грехи человечества. Сегодня за подобные меры воспитания, папочку лишили бы родительских прав. Глядя, как страдает на кресте её кровинка, не прокляла ли Богородица Того, Кто тайком, без спросу и брачного контракта, сделал ей ребёнка? Как знать.
На вопрос, почему не привела детей, Мария ответила, что боялась помешать, шуметь будут – они же дети.
– Но, – добавила женщина поспешно, – если вам что-то нужно, вы только скажите, я мигом.
Говорит, а сама в пол смотрит, боится, вдруг подумаю – явилась высматривать будущее имущество. Так и ушла с опущенными глазами. А я собиралась её предать. Спасибо, Мария. Щедро наградила меня судьба на склоне жизни, вроде бы и не стою. Не ожидала такого щедрого дара, может, потому и случилось негаданно, как всякое чудо, приходящее вдруг. Хорошее это правило: быть доброй и не жалеть себя для другой жизни. На мне много грехов, надеюсь, иконки Марии помогут. Вечером помолюсь.
И забыла, потому что не нахожу в молитве успокоения и вообще смысла. Религиозные обряды кажутся мне надуманными. С помощью ритуалов пытаются придать вере признаки овеществлённой сути. В молитвах славят Бога. Зачем? Если Он есть, то и без того велик, а просить чего-нибудь для себя – стыдно. Если только прощения, но я его не заслуживаю, да и вряд ли в несметном хоре грешников мой голос будет услышан.
Нина испытывает к Марии неприязнь, замешанную на зависти. Теперь ещё и подарки. Допытывается:
– Зачем вам иконы? Не видела, чтобы вы молились.
– Может, молюсь про себя.
– Так не положено, – говорит Нина с вызовом.
Агрессия меня раздражает, но пытаюсь быть терпеливой.
– Между прочим, молиться нужно не иконе, а образу. Иначе ты молишься идолу. Читала в Библии: не сотвори себе кумира?
Нина не понимает и злится. Библии она не читала.
– Мудрите.
Я опять приготовилась жить воспоминаниями. Они стали моей работой, моей страстью, заполняя свободное время, драгоценное по сути, но никому, кроме меня, не нужное. Картинки былого доставляют не только нравственные страдания, но и удовольствие, а порой и минуты истинного счастья, заметила бы я, если бы ещё дружила с этим словом. Каждый день, а то и полночи, путешествую по кладовым мозга, воссоздавая свой маленький мир, который служит мне Вселенной. Иногда вдруг всплывёт какая-нибудь невзрачная деталька и незначительный эпизод покажется важным, хотя бы потому, что сохранился и вот добрался до самого сердца, сладко ноя и побуждая вспоминать дальше.
Случается, в голову лезет проза момента, из которой трудно извлечь что-нибудь стоящее, и день выглядит прожитым зря. А если он последний? Продумывая программу воспоминаний «на завтра», удивляюсь, как много в моей жизни, а наверняка, и во всякой другой, необязательного, мелкого, пустопорожнего, без чего можно обойтись.
Казалось бы. Эта шелуха и есть живая ткань, на которой мистически проступает пленяющий согласием орнамент или тревожные абстрактные линии. Так, после приготовления обеда отходов остаётся во много раз больше, чем получилось съедобной массы. Где-то в глубине жилищ, как и в глубине сознания, застревает квинтэссенция того немногого, что выражает суть бытия, а всё остальное – только сопровождение. Возле домов стоят дурно пахнущие контейнеры, из которых вываливаются груды мусора. Мы брезгливо отводим глаза. А не символ ли это нашего пути?
Совокупность мусорного времени, израсходованного всеми мыслящими существами, грандиозна по размерам. Большая часть жизни тратится на отходы. Но можно ли спрессовать лишь значимые события? Похоже, нет. Даже гении чахнут в плотной среде подобных. Господь не напрасно предусмотрел лентяев, глупцов и бездарей – удобрение для талантов и цветов, которые украшают нашу жизнь. В воспоминаниях мусор нужно отсеивать, чтобы избежать повторов и не утонуть в необязательном, хотя в литературе случайно оброненная, вроде бы несущественная фраза вдруг придаёт выпуклость повествованию. Абсолютного нет ничего.
Начиная свой «проект», как теперь говорят по любому, даже самому ничтожному поводу, я полагала вспоминать не спеша, подробно, чтобы хватило до конца времени. Теперь ясно – быстрее иссякнут силы вспоминать. Сундуки памяти неистощимы, их хватит на две жизни. Уже прокрутила в голове наиболее значимые периоды. Порой ловлю себя на том, что каких-то мелочей не представляю вовсе, например, чем я кормила Дона. Нет, вру, однажды на кухонном столе в глубокой тарелке стояло заливное из говяжьего языка, может, оно потому застряло в сознании, что мы тут же его съели вместе с Ростроповичем. Мы не были с ним сильно близки, но хорошо знакомы и называли Славой. Он приехал за щенком, презентованным Дону после бесплатного шефского концерта в
