знаменитый коллега написал к ней предисловие. Еще один вариант испытания славой – испытание славой товарища.
Вслед за Волыновым в садик, где мы сидели, тогда еще довольно чахлый (сейчас он хорошо разросся), явился новый посетитель – девочка лет двенадцати. Вопрос: «Ты как сюда просочилась?» – она дипломатично пропустила мимо ушей, но на следующий вопрос: «Что тебе тут нужно?» – ответила вполне четко: «Дядю Гагарина или дядю Титова. Надписать книжку». Ей сказали (как оно и было на самом деле), что Гагарин отдыхает после обеда, а Титов ушел на реку, и в порядке компенсации предложили:
– Хочешь, тебе вот этот дядя надпишет? – показав на Валеру Быковского, сидящего в одних, как говорят на флоте, далеко не первого срока синих тренировочных брюках на ступеньках крыльца.
Но предложенный вариант охотница за автографами решительно отвергла: ей был нужен не всякий дядя, а космонавт: если не Гагарин или Титов, то, пожалуйста, Николаев или Попович. А собирать подписи каждого встречного – книжек не напасешься. Так и осталась она без автографа Валерия Быковского с датой 13 июля 1963 года – автографа, который назавтра стал бы уникальным. Мораль: коллекционер должен помимо всех прочих качеств обладать также и предусмотрительностью.
Вечером, когда жара немного спала (в летние месяцы старожилы космодрома комментируют это так: «Похолодало. Всего тридцать девять»), автобус повез Быковского, Волынова, руководителей их подготовки, врачей на нашу рабочую площадку. Приехали, остановились у домика космонавтов. Валерий и Борис вошли в него. Выйдут теперь уже только, чтобы одеваться для старта, завтра рано утром.
Это завтра началось с того, что, как всегда, собралась – непосредственно на стартовой площадке – Госкомиссия, чтобы дать «добро» на предстоящий пуск. Собралась на этот раз уже не в землянке – «банкобусе», а – очередной шаг на пути прогресса! – в специально построенном домике с залом, который был бы вполне на месте в хорошем клубе завода средней величины. Но – такова уж сила традиций – и этот удобный, даже, я сказал бы, уютный зал, будучи введен в эксплуатацию, незамедлительно получил неофициальное, но оттого еще прочнее к нему приставшее наименование «банкобус». Вообще надо сказать, терминология на космодроме действовала – на зависть многим другим отраслям науки и техники, где она все никак не может устояться, – весьма стабильно. Каждая вещь, каждое помещение имело свое строго соблюдаемое, единое и всем понятное наименование. Едва ли не единственным исключением оказалось помещение в бункере, вплотную примыкавшее к пультовой. Его называли иногда «комнатой членов Госкомиссии», а иногда – «гостевой», по-видимому, в зависимости от того, как расценивал говоривший роль членов Госкомиссии в обеспечении очередного пуска.
Итак, мы собрались в новом «банкобусе».
За минуту до назначенного времени начала заседания вошли руководители пуска и члены Госкомиссии. Один из них перездоровался со всеми присутствующими (а их набралось добрых несколько десятков человек) за руку. Почему-то подобный демократизм вызвал у некоторых участников совещания удивление: зачем, мол, это ему понадобилось? Но у меня, да и у большинства присутствующих создалось впечатление, что таким способом вошедший хотел подчеркнуть свое уважение ко всем – не только к руководящим, но именно ко всем – участникам уникальной работы по пускам пилотируемых космических летательных аппаратов.
Немного спустя, когда Быковский будет уже в космосе, Титов скажет: «Ему на долю выпало все, что по законам вероятности должно было бы распределиться на пятерых». В день старта – после того как космонавт занял свое рабочее место и провел в нем законные, предусмотренные программой два часа – был объявлен перенос на полчаса, потом еще на час, потом еще… Итого он провел из-за неожиданно возникшей и не сразу раскушенной неполадки пять (пять!) напряженных предстартовых часов, каждую минуту не имея уверенности, что очередная задержка будет последней и что вообще пуск не будет отменен (или отложен, что, в сущности, почти одно и то же). Перенес эту, ни в какие нормы не укладывающуюся нагрузку Валерий железно!
На связи с космонавтом сидел Гагарин. Все время развлекал его как только мог. Потчевал музыкой («У нас как в хорошем ресторане: заказывай, чего тебе сыграть»). Сначала говорил небрежным тоном:
– Маленькая задержка.
Потом, когда «маленькие задержки» стали оборачиваться уже не минутами, а часами:
– Потерпи немного еще.
Пытался смешить:
– Тебе хорошо лежать! А мы тут бегаем…
И только перед самым стартом, когда уже пошла кабель-мачта, как-то очень тепло, сердечно и в то же время значительно сказал:
– Гордимся твоей выдержкой!
Да, психологию человеческую Гагарин понимал – недаром выступил через несколько лет вместе с доктором В. И. Лебедевым как соавтор книги «Психология и космос». А кроме того, наверное, хорошо помнил, как за ним самим только со второй попытки закрыли входной люк космического корабля.
Со временем эта традиция укрепилась – и у нас, и в Америке. Каждый очередной космонавт, переговариваясь по радио, слышал не абстрактную Землю вообще, а хорошо знакомый дружеский голос своего, как правило, уже побывавшего в космосе коллеги. Слышал его компетентный совет, хорошо отобранную («Именно то, что нужно») информацию, иногда просто шутку – это тоже шло на пользу делу. Когда летом 1975 года проводился совместный советско-американский ЭПАС (экспериментальный полет «Аполлон – Союз»), я узнал, что в американском Центре управления полетом в городе Хьюстоне постоянно дежурили астронавты для связи с экипажем «Аполлона», и назывались они, как мне кажется, очень выразительно и точно: экипаж поддержки.
Особую роль такие экипажи сыграли позднее, когда пошли длительные космические экспедиции – начиная с 18-суточного полета А. Николаева и В. Севастьянова и, далее, многомесячные, вплоть до полета В. Г. Титова и М.Х. Манарова, длившегося целый год!
Правда, не всегда и не у всех, особенно поначалу, это дело встретило полное понимание. В своей книге «Век космоса» Владимир Губарев рассказал, как однажды в ЦУПе решили «психологически поддержать» давно работающий в космосе и несколько подуставший экипаж, для чего затеяли провести с ним шахматную партию. Из Москвы последовал недовольный звонок: «Что, экипажу нечего делать в космосе?»
Но полезное дело не заглохло и даже получило дальнейшее развитие. Экипажи поддержки стали, если можно так выразиться, сборными: в них кроме дублеров летающего экипажа и других их коллег входили и семьи, и артисты (на А. Райкина и Ю. Никулина из космоса был дан прямой заказ), и писатели, и журналисты. Словом, целая команда, дающая космонавтам ощущение прочной связи со всем, что им близко и привычно.
На старте «Востока-5» роль такой команды с успехом выполнял Гагарин.
А дальше все – сам старт, последовательная отработка всех трех ступеней ракеты и выход корабля
