Он все смотрел на эту глубокую симметричную чашку удобной формы и отметил, как тщательно обработана ее поверхность. Даже внутри она совершенно ровная, а ведь наросты на деревьях не самый простой материал, ей наверняка пришлось долго над ней трудиться. Чем дольше он присматривался к чашке, тем становилось очевиднее, что перед ним превосходное изделие, которое лишь с первого взгляда кажется незатейливым, но эта простота обманчива. «Она понравилась бы Мартоне», — подумал он, вспомнив о том, что любой из предметов утвари, которые использовала его мать, всегда было приятно держать в руках. Она обладала способностью видеть красоту в самых простых вещах.
Эйла вошла в пещеру, неся охапку хвороста, и он покачал головой, глядя на ее нехитрую одежду из кожи. Затем внимание его привлекла подстилка, на которой он лежал, сооруженная, как и наряд Эйлы, из снятой с оленя шкуры, которую никто не пытался обрезать, чтобы придать ей более удобную форму. Эйла просто постелила ее поверх соломы и подоткнула по краям. Джондалар отогнул один из уголков, чтобы рассмотреть кожу получше. Кромка жестковата, и кое-где на ней остались волоски, но остальная поверхность была мягкой и очень приятной на ощупь. Эйла сняла ворс и соскребла мездру как внутри, так и снаружи, что и позволило добиться прекрасных результатов. Но куда большее впечатление на Джондалара произвели меховые шкуры. Одно дело — снять мездру с обеих сторон, а потом, многократно растягивая кожу, придать ей гибкость. Выделывать меха куда труднее, ведь при этом можно соскрести только нижний слой мездры. Как правило, меховые шкуры остаются довольно-таки жесткими, но те, которыми прикрыла его Эйла, были такими же мягкими, как кожа.
Ему показалось, что в прикосновении к ним есть что-то знакомое, но он так и не понял почему.
Вся утварь изготовлена весьма искусно, подумал он, но на ней нет ни резьбы, ни каких-то других украшений. Кожаные и меховые шкуры умело и заботливо выделаны, но она не пыталась раскроить одежду и сшить или соединить с помощью шнуровки отдельные части, чтобы она удобно облегала фигуру, не применяла краску, перья или ракушки, которые используют для отделки. Зато она зашила ему рану на ноге. Подобные противоречия показались ему странными, а женщина загадочной.
Все это время Эйла хлопотала, собираясь развести огонь в очаге, но Джондалар не слишком внимательно следил за ней. Он не раз видел, как люди разводят огонь. Правда, он слегка удивился тому, что она не попыталась раздуть угли, оставшиеся в очаге после приготовления завтрака, но решил, что они, вероятно, уже прогорели дотла. Происходящее не вызывало у него сильного интереса, но все же краешком глаза он заметил, как женщина насыпала древесной трухи, которая мгновенно воспламеняется, взяла два камешка, стукнула их друг об друга и раздула пламя. Она проделала все это так быстро, что Джондалар понял, что именно она сделала, только когда огонь уже запылал вовсю.
— О Великая Мать! Как тебе удалось так быстро развести огонь? — Он припомнил, что она проделала то же самое среди ночи, но тогда он решил, что все это ему примерещилось.
Услышав его голос, Эйла обернулась и недоуменно посмотрела на него.
— Как ты развела огонь? — повторил он, подавшись вперед. — О Дони! Она не понимает ни слова из того, о чем я говорю. — Он сокрушенно всплеснул руками. — Да ты представляешь себе, что ты только что сделала? Иди сюда, Эйла, — сказал он и поманил ее к себе.
Она тут же направилась к нему: впервые за все время он сделал осмысленный жест. Что-то привело его в сильное волнение, и Эйла, наморщив лоб, стала вслушиваться в его слова, искренне желая понять, в чем дело.
— Как тебе удалось развести огонь? — повторил он еще раз, стараясь произносить слова медленно и более отчетливо, как будто надеялся, что это поможет прояснить их смысл, а затем взмахнул рукой, указывая на очаг.
— Гонь? — проговорила Эйла, предприняв робкую попытку повторить последнее из слов. Речь идет о чем-то важном. Она задрожала от напряжения, всеми силами пытаясь понять, о чем он толкует.
— Огонь! Огонь! Да, огонь, — прокричал он, указывая пальцем на пылающее пламя. — Ты представляешь себе, насколько важна возможность развести огонь так быстро?
— Гонь?
— Да, да, он горит вон там, — сказал он, то и дело взмахивая рукой и указывая в ту сторону, где находился очаг. — Что ты сделала, чтобы развести его?
Эйла встала, подошла к очагу и сказала, указывая пальцем на пламя:
— Гонь?
Он тяжело вздохнул и откинулся назад, внезапно осознав, что все это время пытался силой заставить ее понять слова неизвестного ей языка.
— Прости меня, Эйла. Я вел себя глупо. Разумеется, ты не можешь мне ответить, ведь ты не знаешь, о чем я спрашиваю.
Ситуация стала менее напряженной. Джондалар закрыл глаза. Он утомился и огорчился, зато Эйла воспрянула духом. Она выучила слово. Пока всего одно, но это уже хоть какое-то начало. Жаль, что на этом он остановился. Как бы объяснить ему, что она хочет узнать побольше слов, как попросить его научить ее и другим?
— Дон-да-ла? — Он открыл глаза. Эйла снова указала на огонь. — Гонь?
— Огонь, да, это огонь, — сказал он, кивая, а затем снова закрыл глаза, чувствуя усталость. Ему стало немного стыдно за то, что он так разволновался, и за то, что так страдает от боли, и физической, и душевной.
«Он не проявил интереса. Ну что бы такое сделать? Неужели он так ни о чем и не догадался?» Эйла даже рассердилась на самое себя из-за того, что ей не удалось придумать, как бы объяснить ему, чего она хочет, но решила попробовать еще раз.
— Дон-да-ла… — Она подождала, пока он снова не открыл глаза. — Гонь? — проговорила она, бросив на него призывный взгляд.
Джондалару стало любопытно. «Чего она хочет?» — подумал он.
— Почему ты спрашиваешь про огонь, Эйла?
По выражению его лица Эйла догадалась, что он задал ей вопрос. Ей удалось привлечь его внимание. Она огляделась по сторонам, пытаясь сообразить, как сделать, чтобы он понял ее, и взгляд ее упал на охапку хвороста, лежавшего возле очага. Она взяла ветку и, подойдя к Джондалару, указала на нее и снова с немым призывом посмотрела на мужчину.
Он пришел в недоумение и нахмурился, но, когда он начал догадываться, чего она добивается, морщинки у него на лбу разгладились.
— Ты хочешь узнать, как это называется? — спросил он, удивившись тому, что она вдруг проявила такой интерес к его языку, хотя он ни разу не заметил, чтобы у нее возникло желание поговорить. Так вот в чем дело! Она вовсе не пытается научить его своему языку, она хочет научиться разговаривать! Возможно, она так молчалива просто потому, что не умеет разговаривать?
