Оказавшись в конце концов на основных позициях, они сгрузили свою ношу и стали пробираться обратно в форт, где их радостно встретили товарищи, не чаявшие увидеть их живыми.
Официально осада почти 100-километровой (по периметру) антверпенской крепости началась 28 сентября, хотя дорога на запад, проходившая вдоль голландско-бельгийской границы, оставалась свободной. Большие участки земли вокруг города были затоплены, чтобы затруднить продвижение врага, однако в результате и сами защитники лишились возможности окапываться на подступах к фортам. К вечеру среды 30 сентября обстрелы стали непрерывными. Эдуард Бер писал: «Зрелище пугающее: что впереди, что позади вспышки разрывов; на севере, юге и западе сплошные сполохи. Весь центр селения Вавр-Сент-Катерин пылает, словно факел, вместе с колокольней». На следующее утро его часть покинула позиции, уходя от обстрела, однако вечером, воспользовавшись густым туманом, заняла их снова. Несколько дней спустя Бер записывал: «Третья ночь без отдыха. <…> Еще четверо погибли под сегодняшним обстрелом, доведя число убитых в этой траншее до 20. <…> Как же выводит из себя бессилие! Видеть, как рядом падают замертво и получают ранения твои товарищи, и не иметь возможности отомстить! Слышать стрекот пулеметов, лишающий нас возможности погибнуть в честном бою! Эти бесконечные обстрелы вынимают всю душу»{925}.
Войска RND Черчилля, одетые в морскую форму, не имели ни достаточного снаряжения, ни подготовки для сухопутных боев. Черчилль уже несколько раз отправлял их в короткие, почти сразу отменяемые вылазки по собственной прихоти – сперва в Остенде, затем в Дюнкерк, а после в Лилль. Теперь же Первый лорд оставил свой пост в Адмиралтействе и лично спешил в Антверпен, чтобы мобилизовать оборону, разъезжая по городу в открытом роллс-ройсе. Вот как выглядел этот визит со слов одного из подчиненных, младшего матроса Генри Стивенса: «На мой взгляд, мистер Черчилль взял руководство на себя… и его совершенно не устраивали позиции. <…> Временами он критиковал расположение и конструкцию отрытых бельгийцами траншей. <…> Он властно продавливал свое мнение, размахивая тростью и стуча ей по земле. Отпустив особенно язвительное замечание, он отходил на несколько шагов и смотрел в сторону противника. А иногда без лишних слов шагал прочь, садился в машину и раздраженно ждал. <…> Обнаружив на одной из траншейных линий недостаток обороняющих, спросил, где “эти чертовы разгильдяи”».
Трудно переоценить всю нелепость идеи кинуть небольшое, набранное с миру по нитке британское войско в битву, которую почти все считали заведомо проигранной, учитывая слабость бельгийцев и удаленность города, расположенного на северо-западной оконечности союзной территории. Капитан Королевской морской пехоты Морис Фестинг рассказал, с какой горечью его солдаты покидали Лилль, где их славили как освободителей, чтобы спешно переместиться в Антверпен по велению Черчилля. Вот запись из его дневника за 4 октября: «С болью в душе вспоминаю наш отход и надеюсь, что никогда больше мне не придется так позорно отступать»{926}.
По дороге из Лилля на север морскую пехоту привела в замешательство двигающаяся им навстречу бельгийская артиллерия – верный признак того, что союзники махнули рукой на Антверпен. Фестинг с товарищами не могли взять в толк, чего от них ждут – от 2500 человек без артиллерийской и интендантской поддержки, к тому же жутко голодных. Неожиданно перед ними предстал Первый лорд своей собственной круглолицей персоной, облаченной в ниспадающий адмиралтейский плащ и морскую фуражку. «Он посмотрел нашу колонну на марше и обещал накормить до отвала. Вид у него был возбужденный»{927}. В Антверпене к морским пехотинцам присоединилась другая бригада разномастной RND, и всех отправили на позиции, вскоре оказавшиеся под обстрелом, который с аэростатов корректировали немецкие наблюдатели. Черчиллю удалось раздобыть несколько бронированных роллс-ройсов и бронепоезд, управляли которыми снятые с флотской службы матросы, наконец побывавшие хоть в каком-то бою. Был отдан приказ стоять насмерть, до последнего. Морис Фестинг писал: «Этот приказ меня доконал – какой смысл удерживать настолько бесполезные и непонятные позиции»{928}.
Довоенное Адмиралтейство планировало использовать морскую пехоту исключительно для службы на линкорах. До мобилизации «военная подготовка в корпусе почти заглохла и превратилась практически в фикцию. <…> [Теперь морские пехотинцы] не имели ни планов, ни снаряжения, ни подготовки на такой чрезвычайный случай»{929}. Среди участников операции было немало немолодых уже резервистов. К возмущению Фестинга, в первую же ночь в Антверпене во время осмотра батальона на позициях все крепко спали, не выставив часовых. На следующий день, 7 октября, морские пехотинцы получили приказ отступать, но с полпути их вернули обратно на позиции. Фестинга назначили бригад-майором, и первым же своим приказом он велел опустить большой флаг Красного Креста, реявший над британским штабом, который, судя по всему, располагался в бывшей лечебнице для душевнобольных. На следующий день у его командира бригады случился нервный срыв{930}.
Тем временем положение на бельгийском периметре обороны стало еще отчаяннее. Эдуард Бер писал 7 октября: «Приходит вечер, а с ним и новые приказы: воспользовавшись туманом, занять траншеи за деревней – занять “любой ценой”, велит генерал, даже если придется потерять при этом половину людей. Мы движемся вперед колонной по два, уходя в темноту, где нас встречает сплошная тишина. Вскоре перед нами вырастает багровое зарево – это пылает селение, от него остались одни развалины, кое-где еще виднеются горящие дома, вокруг мечется, ища, куда скрыться, брошенный хозяевами скот. Мы идем дальше, потрясенные, грохоча сапогами по мостовой, испещренной воронками от снарядов»{931}.
Позже Черчилль с презрением отзывался о плохо подготовленных немецких резервных частях, которые «просочились» в бельгийскую крепость, однако на самом деле было очевидно, что союзный фронт не выдержит – Антверпен был обречен. Королевской морской пехоте приказ отступать отдал полковник Джек Сили, бывший британский военный министр, заявившийся на поле боя (как назвал его возмущенный Фестинг, «один из блуждающих политиков-военных») и временно прикрепленный к штабу RND. Началась неразбериха, британские части врассыпную покатились с линии обороны и прочь из города. «Кажется, никогда я так ни на кого не злился, как на полковника Сили в тот момент, – писал Фестинг. – Я знаю, что они большие друзья с мистером Уинстоном Черчиллем, и я от души проклинал тот день, когда судьба отдала нашу злополучную бригаду в руки этих двух профессионалов в политике и дилетантов в военном деле»{932}.
Когда стало ясно, что британцы отступают и город будет сдан, бригад-майор, его командир бригады с нервным срывом и штабные набились в единственный автомобиль (некоторым пришлось ехать стоя на подножке). В темноте, которую прорезали языки пламени от горящих зданий, они с грехом пополам выбрались из города, проколов в пути два колеса. Фестинг писал: «Той ночью 8 октября в Антверпене правил бал сам дьявол – кругом царил настоящий ад»{933}. Чтобы выехать, британцам пришлось просить сомневающуюся городскую стражу открыть Малинские ворота.
80 000 бельгийским военным, которые тоже отступили из Антверпена, пришлось чуть позже с честью выдержать не одно сражение с превосходящими немецкими силами, когда Фалькенхайн усилил натиск на Бельгию. Среди участников отступления была небольшая группа британских медсестер и водителей скорой, которые были приписаны к бельгийской армии. 9 октября одна из них, Элси Нокер, находилась в селении Мелле к северу от Гента. «Внезапно по улице в атаку двинулись немцы с примкнутыми штыками, и нам пришлось уворачиваться под плотным огнем», – писала она{934}. Потом она узнала, что на соседнем поле с турнепсом лежит много раненых. Доехав до поля, она увидела десятки мертвых и раненых немцев вперемешку с французскими fusiliers-marins – морской пехотой. С помощью Тома, своего шофера-кокни, Нокер загрузила «скорую», и Том увез пассажиров в безопасное место, оставив медсестру перевязывать троих немцев и бельгийца с раздробленным плечом.
«Повсюду стояла гробовая тишина, ни звука кругом, и пока машина не скрылась из вида, я не сознавала, что совсем одна тут. Торчу на поле турнепса в окружении 200 трупов и четырех сидячих, – писала в дневнике Нокер. – В голове мелькали мысли: “Что если Тому отрежут путь назад и он не сможет вернуться?”, “Что если немцы двинутся через поле и попытаются отвоевать Мелле?” Внезапно чуть поодаль раздался чей-то голос: “Schwester, sprechen sie Deutsch?” [“Сестра, вы говорите по-немецки?”] Я ответила: “Ja.” [“Да.”] Тогда сидячий сказал: “Снимите шинель и фуражку с кого-нибудь из мертвых и садитесь к нам”. <…> Он сообщил, что немцы уже на другой стороне поля и могут начать стрельбу, если заметят мою британскую форму».
