Мы обнялись и, выбрав себе место возле высокого сводчатого окна с тяжелыми портьерами из белого парашютного шелка, сели на свободные стулья.
— Комнатную ракету помнишь? — спросил я Ивана.
— Еще бы не помнить! Как его звали-то, этого иранца, помнишь? Гасан? Хасан?
— Ахмет, — сказал я. — Дядя Ахмет. «Дэньга нэт — вси равна нэ купышъ»…
— Да-да! — рассмеялся Иван. — «Папа с мамой радоваться будут, иды!» Здорово он нас тогда надул, а!
В приемной появился адъютант командующего, расторопный веселый подполковник. Его тотчас же окружили, засыпали вопросами.
Подполковник отвечал сдержанно. Для чего собрали? Для подготовки к выполнению специального задания Правительства. Что будете делать сейчас? Летать. Как можно больше. В сложных метеоусловиях. Можете не сомневаться, работа будет.
И работа нашлась, только совсем не такая, какую я ожидал. А где же риск? А где же опасности? Ташкент — разве это опасность? Меня вместе с другими экипажами отправили в Ташкент!
Вообще-то, конечно, это было здорово! У меня даже дух захватило от такого сообщения. Ташкент — моя вторая родина. Детство, юношество, становление — все связано с этим любимым мною городом.
Задание было прозаическое: там, в бывших Ташкентских мастерских, куда эвакуировался из Москвы авиазавод, выпускавший пассажирские самолеты типа «Дуглас» — ПС-84, теперь клепали транспортные Ли-2 — тот же ПС-84, только без пассажирского комфорта. Сейчас по особому заданию завод выпустил несколько машин пассажирского варианта. Самолеты надо было придирчиво осмотреть, испытать в полете и перегнать в Москву. Вот и все! Проще простого!
Мы подлетели к Ташкенту. Я волновался, я трепетал, глядя сверху на знакомые мне пригородные кишлаки и колхозные поля. Я не был здесь сто лет! Ну, может, не сто, а целых… восемнадцать месяцев! Мало? Нет, много! Нам на войне день шел за три дня, и это справедливо: жизнь там крутится бешено. И я думал, что увижу Ташкент таким же, каким покинул его, когда ушел на фронт. Но я ошибся. Ташкент был не тот. Совсем не тот. Здесь тоже, видимо, день шел за три дня, если не больше. Ритм теперешнего города не уживался с тем, что закрепилось в моей памяти. Нет больше тихих улиц, нет поливальщиков на них, которые из ведра по вечерам, разгоняя дневную жару, ловко обрызгивали дорожную пыль. И уже за грохотом машин не слышно больше мелодичного журчания арыков. Город был в напряжении: «Все для фронта! Все для победы над врагом!»
На заводе нас встретили сдержанно. Небывалая практика, чтобы продукцию принимали «чужие» летчики. Все-таки «свой» испытатель вернее. Он уже сжился и зря придираться не будет. А тут еще поставлены условия — если машина будет плохо брать высоту — браковать беспощадно! Чужим-то летчикам что — закапризничал и все тут, а как же план?!
Мы пришли на завод рано утром, чтобы облетать машины до жары. Наши самолеты стояли отдельно: зеленые, со звездами, под новыми чехлами. Экипажи разошлись по машинам. Иван Романов, назначенный мне в экипаж на перегонку самолета, подбежал к машине, хлопнул ладонью по фюзеляжу, крикнул на цыганский манер:
— Ай, маладой, карасивый, неженатый-холостой! А ну, стоять! Не лягаться! — и дернул завязки чехлов.
Расчехлили, отперли дверь, и когда распахнули ее — ахнули. Ряды мягких пассажирских кресел, салон с просторными диванами, овальный столик, красная ковровая дорожка, шелковые занавески на окнах.
Романов восхищенно щелкнул пальцами.
— Шелковая машина! — сказал он. — Кто же, интересно, полетит на ней и куда?
Копались долго. Иван придирчиво осматривал машину: узлы, ролики, тросы управления. Чуть ли не обнюхал каждую деталь. Но все было сделано на совесть. Лишь радист, высокий молчаливый парень по фамилии Бурун, хмуро копался в рации. Где-то завалилась какая-то колодка, и он не мог ее достать.
Наконец, все готово: моторы опробованы, рация в порядке, барограф включен. Выруливаем к старту. Взлетаем.
В мою задачу, кроме всего прочего, входило: за единицу времени набрать побольше высоты. Стрелка самописца прочертит на барограмме наш путь по вертикали и по времени. Это и будет документ качеств самолета.
Идем по кругу. Высота берется легко. Тысяча метров. Две. Три. С волнением смотрю на горы, сверкающие снежными вершинами. Вон там за ними — Ферганская долина, а там вон, за грядой высоких отрогов, — Фрунзе, Алма-Ата. Все летано и перелетано.
Романов, сидящий на правом сиденье, как-то обеспокоено взглянул на меня, потом на вариометр, стрелка которого показывала скорость набора высоты — два метра в секунду.
— Может, хватит, командир?
— Чего хватит? — не понял я.
— Высоту набирать.
— Как это «хватит»? Ты что?!
Борттехник смущенно отвернулся и промолчал. Набрав еще метров триста, я посмотрел на Романова. Странно, он явно задыхался. Сказывалась привычка к полетам на малой высоте.
— Иван, ты что?
Борттехник обиженно повел глазами:
— Кислорода не хватает.
Я удивлен до крайности. Вот уж поистине «сытый голодного не разумеет»! Три тысячи четыреста. Да разве это высота? Мы сидим тут, в самолете, не двигаясь и не тратя энергии, а как же наши бойцы там, на Эльбрусе, на Кавказском фронте, ползают по снегу на высоте четырех километров?! Да еще с винтовками, да с минометами и пулеметами?!
— Ничего, — сказал я. — Потерпи. Вот доберем до четырех и будем снижаться.
Романов испуганно вытаращил глаза.
— Не выдержу! — простонал он. — Снижайся!
Я разозлился. Сколько лет летал здесь на почтовых самолетах и всегда запросто, набрав пять тысяч метров, перемахивал через горы. Мне и в голову тогда не приходило, что на этой высоте кислорода меньше, чем на земле. Наоборот, я наслаждался свежестью воздуха и крепким морозцем, обжигавшим щеки. А там, на фронте… Да что и говорить! Нежности какие. Распустят слюни…
— Сиди! — жестко сказал я. — Ничего с тобой не случится. Будем набирать до четырех.
В проходе неожиданно появился радист. Рот открыт, глаза выпучены, грудь вздымается и опускается, как после марафона.
— Здрассте! — приветствую его. — Явление второе. Что случилось?
Бурун судорожно вцепился руками в подлокотник моего кресла:
— Командир… не могу… Задыхаюсь…
Я вскипел:
— Час от часу не легче! Да вы что — обалдели?! Да как вам не стыдно! Еще нет и четырех, а вы уже нюни распустили! Идите оба в пассажирский салон да посмотрите, что показывает барограф.
Радист, одарив меня укоряющим взглядом, вышел в салон, вслед за ним, еле волоча ноги, поплелся борттехник. И почти тут же, чуть не сбив Романова с ног, появился Бурун. Глаза его горели победным огнем.
— Товарищ командир!.. На барографе четыре тысячи шестьсот! Вот! — и сел на пол.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
