— Саша, друг,— с отчаянной мольбой в голосе произнес Андрей, глядя на Фадеева таким исступленным, горящим взором, каким смотрят на икону истинные верующие.— Поезжай к Сталину, умоляю тебя! Он же тебя сам приглашает! И поговори с Берия, расспроси его, может, он хоть что-то расскажет о Ларисе. Поезжай, другой такой случай, может, не скоро выпадет. Как брата родного тебя прошу!
— Хорошо,— растроганный просьбой Андрея, согласился он.— Так и быть, поеду. Но особых надежд на этот визит я не возлагаю, да, да! Ты же знаешь, так сказать, какие отношения у меня с этим вурдалаком.
Фадеев сдержал свое слово и в назначенное время отправился на дачу к Сталину. На другой день, уже ближе к вечеру, он позвонил Андрею.
— Приезжай. Есть новости.
Андрей поспешно собрался в дорогу, заказал по телефону такси.
— Папуля, не уезжай,— повисла у него на шее Женя.— Мы тебя совсем не видим дома.
— Твой отец совсем отбился от рук,— присоединился к внучке и Тимофей Евлампиевич.
— Я сегодня же вернусь,— едва ли не клятвенно заверил их Андрей.— В крайнем случае, завтра утром. У меня очень важная встреча, очень важная, поверь мне, отец.
И он помчался на такси в Переделкино. Несмотря на то что писательский дачный поселок почти притулился к Москве, дорога в этот раз показалась Андрею нескончаемо долгой. И когда такси, шурша шинами по гравию, затормозило у фадеевской дачи, Андрей, суетливо расплатившись с водителем, почти бегом устремился к крыльцу.
Фадеев уже расположился ужинать и, увидев Андрея, растерянно и даже испуганно поспешил к нему навстречу. По его лицу, лишенному признаков радости, Андрей понял, что его ждет горькая весть.
— Ну что? Как? Ты поговорил? — Андрей, не скрывая своего нетерпения, забросал его вопросами.
— Да ты присаживайся, так сказать,— Фадеев жестом руки пригласил его к столу,— Перекуси сперва, поужинаем…
— О чем ты? — рассердился Андрей,— Какие там перекуси! Да мне кусок в горло не полезет…
— Присядем,— сказал Фадеев, не умея скрыть грусть.— Поговорил я с ним. Да что хорошего… Ты слушай, слушай, тут, брат, и радость и горе — все вместе, все перемешалось, да, да… Главное — она жива, жива твоя Лариса, Лаврентий заверил меня, он три раза мне это повторил, понимаешь ли, три! Вот это для тебя, Андрюша, главное…
— Но где же она, где, если жива? Почему молчит?
— Сказал, что сидит в лагере. Еще с сорок пятого. Десять лет. Так что осталось совсем немного. Она вернется к тебе, старик, твоя Лариса, да, да!
Андрей, слушая Фадеева, во все глаза смотрел на него и не мог объяснить себе, почему он, говоря о радостном, охвачен какой-то странной печалью, из-за чего в то, что он сейчас говорил, не хотелось верить. «Да он, кажется, и сам не верит, не верит в то, что говорит!» — опалила Андрея ужасная для него мысль.
— Но за что ее посадили, за что?
— Лаврентий был вусмерть пьян, может, потому и открылся. Увел меня во двор, на свежий воздух, пойдем, говорит, подышим. А сам, каналья, прекрасно знает, что на даче все прослушивается его же ребятами, ты думаешь, он Сталина не прослушивает? Еще как прослушивает!
— Ну, ну,— торопил его Андрей.
— Ну и сказал, что Ларису посадили якобы за то, что ее на фронте завербовал абвер.
— Абвер?! — схватился за голову Андрей.— Но это же просто дикая чушь!
— Ну разумеется! Ты послушай, это еще не все. Будто она снова замышляла покушение на товарища Сталина. С каким-то Фаворским.
— С Фаворским?! — Андрей был вконец морально раздавлен.— Да они там с ума посходили!
Фадеев удивленно взглянул на него: о ком это он? О Сталине и Берия или о Ларисе с Фаворским?
— Ну и дьявол с ними! — Фадеев, как мог, старался успокоить его.— Главное, что не дали «вышку», запросто могли бы дать «вышку», да, да!
Андрей онемел, язык не повиновался ему. Он схватил бутылку, плеснул водку в стакан и залпом выпил.
— И знаешь, что он еще сказал? Никогда не угадаешь! Что Жуков — шпион! И Молотов — английский шпион! Ты понимаешь, Андрюша, что происходит.— Фадеев позабыл, что об этом он уже рассказывал Андрею и потому повторялся.— В таком случае и мы с тобой, так сказать, шпионы. Почему нет? Ты — немецкий шпион, потому что связан с Ларисой, а я конечно же английский шпион, так как не раз встречался с Жуковым и даже фронтовую чарку с ним выпивал! — И Фадеев залился тонким пронзительным смехом, походившим скорее на истерический всплеск эмоций, вырвавшихся из души.
— Что же мне делать, что мне делать? — Андрея охватило паническое чувство полного бессилия.
Фадеев на минуту задумался.
— А знаешь что? — вдруг озарило его.— Сходи к нему, сам сходи!
— К кому?
— К Лаврентию. Ты должен все узнать сам, да, да, сам, понимаешь, из первых рук. Хочешь, я попрошу его, чтобы он тебя принял?
Андрей судорожно ухватился за эту идею.
…Прошел целый месяц, прежде чем Фадеев позвонил Андрею и сказал, что Берия назначил ему день и часы приема.
И когда этот день настал, Андрей ощутил себя человеком с совершенно парализованной волей. Он шел в кабинет Берия, боясь, что не дойдет до него.
Берия принял Андрея преувеличенно радостно, словно давно хотел увидеться с ним и вот наконец эта желанная минута наступила.
— Товарищ Фадеев говорил мне о вас.— Берия весь благоухал, и у Андрея возник проблеск надежды: а вдруг этот страшный человек, который, чудилось, таил в себе нечто зловещее, порадует его благой вестью. Однако его ждало разочарование.
— Что я могу сказать по поводу вашей жены? — Произнося эту фразу, Берия небрежно листал лежавшее перед ним дело.— Вашей бывшей жены,— неожиданно поправился он.
«Бывшей? Почему он сказал «бывшей»?» Это слово больно ужалило Андрея.
— Следствием установлено,— между тем деловито и спокойно, будто речь шла о сущих пустяках, продолжал Берия,— что немецкий агент, некий Фаворский, бывший колчаковец, завербовал осужденную Казинскую Ларису Степановну еще в Симбирске, когда она попала в плен к белым. Боясь оказаться в руках красных, он увез ее в станицу Котляревскую, что на Северном Кавказе. Фаворский разработал план, по которому Казинская должна была под благовидным предлогом перебраться в Москву и там впоследствии принять участие в покушении на товарища Сталина. Этот благовидный предлог был найден: Казинская узнала, что в Москве работает в редакции «Правды» ее первый муж, с которым ее разлучил плен. Разыграв перед вами, товарищ Грач, роль влюбленной, этакую Кармен, она таким образом осела в Москве, ожидая инструкций от Фаворского, который к этому времени устроился работать в германском посольстве.— Берия сделал длительную паузу, чтобы убедиться, какую реакцию производят на собеседника приводимые им факты.— В тридцать седьмом году,— продолжил он еще более внушительно,— Фаворский под дипломатическим прикрытием появился в Москве и вышел на связь с вашей женой, поручив ей передать секретное письмо для Тухачевского, в котором последний предупреждался о его возможном аресте. Однако благодаря бдительности сталинских чекистов коварные замыслы врага были сорваны.— Голос Берия зазвучал патетически.— Затем Казинская и Фаворский встретились на фронте, и ваша бывшая жена передавала абверу совершенно секретные сведения, к которым она имела доступ в штабе Жукова. Фаворский же в последующем вовлек ее в подготовку террористического акта против товарища Сталина.— Он отодвинул от себя папку.— Ну как, товарищ Грач, теперь-то вам, надеюсь, понятно, что вы потеряли бдительность и стали, по существу, соучастником преступлений, совершенных Казинской?
— Но я никогда не поверю в эту фантастическую ложь,— наконец с трудом разжал губы Андрей.
— Это уж ваше личное дело,— сурово нахмурился Берия.— Могу лишь вам сказать, что только заступничество товарища Сталина, величайшего гуманиста всех времен и народов, не дает мне возможности взять под стражу и вас. И если бы не товарищ Сталин, я не тратил бы драгоценное время, нужное мне для исполнения важных государственных дел, на разговор с вами. Тем более что вы, вместо того чтобы благодарить товарища Сталина да и заодно товарища Берия, ведете себя как законченный наглец! — Слово «наглец» прозвучало в его устах как удар хлыста: он явно хотел как следует припугнуть Андрея и отбить у него охоту сомневаться в правдивости того, что он ему изложил.— Исходя из всего сказанного, явствует, что круг преступной деятельности вашей бывшей жены замкнулся. Она полностью изобличена, призналась во всем содеянном, чистосердечно раскаялась и получила по заслугам. Теперь даже товарищ Сталин не сможет ее реабилитировать.
«Нет, нет, все, что он говорит,— ложь, гнусная клевета! — Андрею хотелось выкрикнуть все это прямо в лицо Берия.— Моя Лариса чиста, верна, она не могла быть другой, она не способна на предательство! Она дана мне свыше, самим Провидением, и потому она — идеал чистоты, верности и любви».
