— Твоя мадмуазель?.. — Данте не донёс бокал до рта и обернулся к Яну с лёгким удивлением.
— Угу… — Ян кивнул и подвинул стакан бармену.
— А это точно?.. — начал он.
— Закрой рот, Данте, — резко оборвал его Ян.
— Нет, просто там этот…
— Я сказал, закрой рот, — он не дал ему даже вслух высказать свою неблаговидную мысль.
— Ну, тогда поздравляю! — почти торжественно произнёс Данте и улыбнулся.
— Спасибо.
— Я серьёзно. От чистого сердца. Какие уж тут шутки, — спокойнее сказал итальянец.
— Без шуток. Я оказывается стану папой, — со вздохом сказал Ян.
— Так какого хрена ты тогда сидишь здесь и надираешься? — Данте смотрел на Яна, а тот продолжал задумчиво вертеть вновь наполненный стакан.
— Настраиваюсь… — мрачно пошутил Ян.
— Обалдеть, — непонятно, что он хотел этим сказать, но Ян смерил его уничтожающим взглядом.
— Да, ладно. Знаю я. Понимаю. Просто так и хотелось сказать тебе это, — быстро ретировался тот.
— Ага. Пошути немного ещё, — сухо сказал Ян, поднимая стакан.
Народ за барной стойкой менялся. Люди подходили и уходили. Бармены сновали туда-сюда. Только они вдвоём уже долгое время сидели на месте и не двигались, изредка поднимая стаканы с янтарной жидкостью, бросаясь мыслями, не вдаваясь в нудные и долгие подробности.
— Удивляюсь твоему спокойствию, — проговорил Данте после минутного молчания.
— Я вообще не спокоен. Мне кажется, мой мозг просто взорвётся, — признался Ян, но больше ничего не добавил.
— Да, я вообще про ситуацию в целом, — пожал плечами Данте.
Бармен помаячил перед ними и вновь отошёл. Ритмичная музыка вдруг сменилась плавной.
— А как иначе… — теперь Ян пожал широкими плечами. Пожал равнодушно и немного смиренно.
— Не говори моим врагам, — тихо сказал Данте, придвинувшись к Яну, — Но могу сказать тебе точно. Чтобы меня убить, не надо отстреливать мне башку. Поставь меня в такую ситуацию как у тебя. И руки марать не надо — сам сдохну. Ненавижу ждать. Ждать в том смысле, что зависеть от кого-то… от чьего-то решения. Ненавижу… Не умею… И не смог бы… — говорил он.
— Потяну-ка я время с тем проектом, который ты мне предлагаешь… — ухмыльнулся Ян
— Засужу, — коротко, но не зло бросил он.
— Наверно я откажусь всё-таки, — продолжил свои доставания Ян.
— Давай… Пойду к Борелли… — отмахнулся Данте.
— Давай… Зависнешь лет так на двадцать. У них все стройки заморозили, — со своей стороны прибавил Ян.
— Знаю. Шучу я.
— Весёлое, смотрю я, у тебя настроение. Шутишь всё…
— Вообще нет, — последовал серьёзный ответ. — Дерьмовое у меня настроение, — угрюмо выдал итальянец.
— Чего так? — поинтересовался Ян.
— Тоже полно «доброжелателей»… — сказал Данте, но потом перевёл тему. — Будь я твоим другом, я бы дал тебе всего один совет в твоей ситуации. С самого начала…
— Какой? — спросил Ян.
— Устранил бы элементы, мешающие честной игре. Убрал бы из колоды все краплёные карты, — тихо и бесстрастно дал ответ Данте.
— А как же муки совести? — спросил Ян и повернулся к собеседнику, прекрасно понимая, о чет тот ведёт речь. Посмотрел в глаза и отметил их выражение.
— Отродясь, не знаю, что это такое, — равнодушно ответил тот.
— Ты про муки?
— Я про совесть.
— Везёт тебе. Я ещё помню, что это, — чуть легкомысленно произнёс Ян.
— Избавь меня Боже от этого добра. Это очень неудобное чувство. Мешает жить и спать спокойно.
— Откуда знаешь, раз оно тебе не знакомо? — равнодушно спросил Ян.
— Только догадываюсь… — так же равнодушно ответил Данте.
— Краплёные карты говоришь… — задумчиво и тихо повторил Ян его слова.
— Именно, — твёрдо сказал Данте.
— Читаешь мои мысли.
— Не произноси этого вслух.
— Не сказал ни слова.
* * *
Они стояли на тротуаре в свете уличного фонаря. В жёлтом приглушённом свечении её лицо казалось совсем бледным и усталым. Он так хотел коснуться её мягкой щеки. Нужно было всего лишь протянуть руку. Несколько минут они молчали. Мимо с грохотом протащил свою тележку продавец гамбургеров, покидая свой дневной пост. Недалеко от них, прислонившись к стене сидели два подростка. Сидели прям на тротуаре. Из соседнего бара вывалились две целующихся парочки. А ещё дальше по пешеходному переходу шёл мужчина с кипой газет на плече. С огромной кипой, перевязанной шнуром. Куда он шёл? И зачем ему столько газет среди ночи? Наверное, это был разносчик свежей прессы.
Нью-Йорк особенный город. И днём и ночью он жил своей жизнью. Люди, не отягощённые комплексами и условностями, занимались своими делами независимо от времени суток.
— Слишком поздно… Уже слишком поздно, — сказала она. Голос показался нереальным. Словно доносился из тумана. Холодным, как воздух вокруг.
— Эва… — он столько хотел сказать ей.
— Прекрати. Перестань, — она была совсем другая. Не его Эва. Совсем не та. Чужая. Далёкая. Такая далёкая, что не дотянуться и даже рукой не достать.
— Пожалуйста, — он видел, понимал, что она уйдёт. Она собиралась развернуться и уйти.
— Не надо, — по бледной щеке скатилась слезинка, и она быстро смахнула её ладошкой. На пальце блеснуло кольцо. Тонкий золотой ободок. Он схватил её за руку. Она попыталась выдернуть ладонь, но не смогла. Он держал её крепко. Пальчики её были совсем холодные, почти ледяные. Он сжал её руку. Неосознанно… До хруста…
— Нет. Нет. Понимаешь, нет! — повторял он. Повторял, потому что не хотел верить в то, что она сказала. Не хотел видеть это кольцо. Не хотел видеть её такую…
— Отпусти, — взмолилась она. — Отпусти, Ян, — слезы беззвучно полились по щекам. — Мне больно… Мне так больно… — тон её был какой-то безжизненный совсем лишённый привычных эмоций. Убийственно слабый и совсем чужой.
— Никогда.
— Я не хочу. Не хочу тебя видеть.
— Ты не можешь…
— Меня другая жизнь. Уже другая. Я ничего не буду менять в ней. Ничего. Отпусти.
— Нет.
— Отпусти и уходи.
Ему тоже было больно. Так больно, то дыхание сбилось. Так противно, что затошнило. Так гадко и плохо, что всё вокруг поплыло как в тумане. Хотелось заорать, но словно кто-то лишил его голоса и сил. Она вырвала руку. Отступила и пошла. Пошла быстрее, а потом побежала. Он хотел пойти за ней… ринуться… побежать… Но ноги будто приросли к асфальту.
