Странный он человек, такой странный что иногда страшно становится. Как будто немец и одновременно как будто нам его с той стороны подкинули. Посудите сами: партизан он уничтожил, но ты сам, Ваня, говорил что если бы он был советский человек, ему дали бы за это орден Красного знамени. Потому, что эти веселые и евреи только дискредитировали советскую власть, своими грабежами и зверствами. А? Что вы на это скажете, Вера? Второе: «Исаев убил Шульце и душегубов. Но как это получилось? Вы знаете, что здесь в городе говорят? Если не знаете, скажу: говорят, что это все подстроил Галанин. Хотел освободить население от этих зверей и послал Шульце вперед на засаду, о которой он знал. А когда Исаев с ними покончил, как-то удивительно кстати там появились полицейские и покончили с Исаевым. Почему то совсем близко оказались. Разве вы, Вера, не обратили внимания на эти бесконечные поломки машины Галанина. Саханов мне сам говорил, что с ним никогда ничего подобного не случалось».
Ваня покачал головой: «Действительно странно, так странно, что все становится совершенно непонятным. Послушать вас, можно предположить что Галанин наш человек, присланный с Большой Земли, чтобы мешать немцам. Не верю! Он вот меня вызвал к себе, назначил на работу на электростанцию. И взял с меня слово, что я буду лояльно работать на немцев и никуда не отлучаться из города. Говорит: «Я знаю, что вы русский и, конечно, русский патриот. В душу вашу я не хочу заглядывать, но так как я лично за вас поручился, прошу меня не подводить и не забывать, что вы работаете не на немцев а для вашего же города. Дайте мне ваше честное слово». — «И ты, Ваня, слово дал?», спросила Вера, которая жадно слушала и смотрела внимательно на сердитое желтое лицо Вани. — «Конечно дал и ясно и не подумаю его сдержать. Пока буду работать и жить здесь, а дальше видно будет. Я — русский, он — немец и дурак он, если рассчитывает на мою лояльность!»
Бондаренко рассмеялся: «Враг… немец! Ты, Ваня, здесь новый человек и еще ничего не понимаешь во всей этой неразберихе но, подожди, я сейчас кончу, расскажу, как он себя окончательно выдал, я сам был свидетелем. Было это в Париках, мы с ним ужинали, конечно с самогонкой, Семенчук постарался. И вот приходит наш помещик Бонаевский, с медалью и со своим планом имения, просит вернуть его собственность. И вы знаете?» Галанин просто его выгнал, план скомкал и выбросил за окно, кричал на него: «Старое умерло и не вернется! Если вы не умерли тем хуже для вас… вон!» Выгнал. Бонаевский в ту же ночь повесился в лесу. Всю жизнь ждал, надеялся… пришли освободители и такое страшное разочарование. «Я его понимаю и мне его по правде жаль. И вот я думаю, а если бы на месте Галанина был Медведев, что бы он сделал, Вера?» — «Наверное то же самое». — «Ага, вы видите! Вот с тех пор, граждане, я совсем растерялся и, повторяю, страшно мне. Но, впрочем, живут пока все хорошо, и мы и немцы, авось обойдется! Ну, а теперь я пошел. Скоро вернется жена и дети, что-то долго по гостям ходят, до свиданья!» Ушел и закрыл за собой дверь, Ваня и Вера остались одни…
Долго молчали. Вера исподлобья смотрела на Ваню, ей было больно, точно чужой человек был перед ней; начала с трудом говорить о деле, которое привело ее сюда: «Ваня, я знаю, что ты на меня сердит, знаю за что, но ты это напрасно. Ты должен меня понять и простить. Я не привыкла еще к тебе хорошенько. Пугаюсь… не забудь, что я никогда еще не имела мужчину!»
С удивлением увидела, что Ваня страшно покраснел и закрыл лицо руками. Слушала и плохо понимала: «Я не сержусь. Это я должен тебя просить о прощения. Я был подлецом, страшным подлецом, но я не знал, клянусь тебя, что не знал что я больной! иначе к тебе бы пальцем не притронулся» — «Ну что ты! ты не был подлецом, я понимаю тебя, ты соскучился по женской ласке и потом… мужчины без этого не могут! а я, дура, тебя обидела! но будь уверен, поженимся, это больше не повторится, буду послушной. Успокойся, скажи, что у тебя болит. У тебя все-таки плохой вид».
Она взяла его вялые пальцы и хотела их пожать, но он их грубо вырвал, отошел в угол комнаты, отвернулся лицом к стенке, начал говорить сначала глухо и тихо, потом громче, почти кричал: «Если бы ты знала как ты меня мучаешь и каким грязным и низким человеком я себя перед тобой чувствую. Ты слишком чистая, ты никогда не сможешь понять. Но ты была права, когда меня оттолкнула и сказала мне, что я грязный. Потому что… слушай… постарайся меня понять и, если можно, простить. Я, Вера, не прежний чистый Ваня. Его нет больше. Помнишь как мы купались в Сони, перед моим отъездом в действующую армию. И помнишь о чем я тебя тогда просил? Ты не захотела, не смогла дать мне эту милостыню! Я ее нашел в другом месте и с другой женщиной. Ведь на войну я шел, на смерть! И пожалела меня тоже учительница в Москве, как ты, такая чистая мне показалась и нежная, сошелся я с ней и когда ее ласкал, о тебе думал… Потом уехал и в скорости заболел триппером, правда, в легкой форме и меня скоро вылечили, я думал, что вылечился, а после нашей помолвки увидел, что ошибся, снова заболел, тяжело заболел и сейчас лечусь. Себе противен и боюсь к тебе прикоснуться. Минкевич смеется, говорит, что все это пустяки, насморк, что к свадьбе буду окончательно здоров и тебя не заражу, но я не верю. Боюсь! И с ужасом думаю, что было бы, если бы ты меня пожалела. Вера, скажи что ты меня не презираешь, что ты меня по прежнему любишь. Клянусь, я не трону тебя пока не вылечусь окончательно. А я вылечусь, мне уже гораздо лучше. Ты знаешь, самое неприятное осталось позади, болей нет». Ваня осмелел, обернулся, хотел броситься на колени перед своей невестой, открыл рот в недоумении… Веры не было, она потихоньку убежала!
***
Вернувшись домой, Вера долго мыла раствором карболки свои губы, согрела чугунок воды, села в углу кухни и долго мыла и терла щеткой и щелоком пятку левой ноги. Дядя Прохор, который сапожничал у окна, удивлялся: «Ты с ума спятила, девка. Чего ты дерешь пятку, кожу сдерешь! Она ведь у тебя чистая». — «Нет грязная, никогда не отмою, я лучше вас вижу!», она чуть не плакала, смотрела испуганными глазами на багровую пятку и продолжала ее тереть.
Пришла тетя Маня, опустила на пол ведро парного молока, пытливо смотрела на испуганную Веру: «Вижу, что не помирились, придется видно мне самой к нему идти. Ох вы, дети, мои дети!» Горе мне с вами! пойдем к тебе, расскажешь подробно. В своей комнате Вера рассказала все: «…он мне противен, противен и жалок, я никогда его не любила по настоящему, только жалела и все-таки была ему верна! А он в это время с грязной, больной девкой жил! Все между нами кончено! Теперь ясно вижу, что не могу. Никогда. Лучше в Сонь брошусь! А я его чуть не пожалела, когда он ко мне ночью пришел, за пятку хватал и своими больными губами целовал и теперь я тоже заболею. Господи! Что делать? Что делать?»
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
