Пришла тетя Маня, опустила на пол ведро парного молока, пытливо смотрела на испуганную Веру: «Вижу, что не помирились, придется видно мне самой к нему идти. Ох вы, дети, мои дети!» Горе мне с вами! пойдем к тебе, расскажешь подробно. В своей комнате Вера рассказала все: «…он мне противен, противен и жалок, я никогда его не любила по настоящему, только жалела и все-таки была ему верна! А он в это время с грязной, больной девкой жил! Все между нами кончено! Теперь ясно вижу, что не могу. Никогда. Лучше в Сонь брошусь! А я его чуть не пожалела, когда он ко мне ночью пришел, за пятку хватал и своими больными губами целовал и теперь я тоже заболею. Господи! Что делать? Что делать?»
Тетя Маня сначала не верила своим ушам, потом, когда увидела испуг Веры, поверила и рассердилась: «Так вот он какой оказался Ваня. Не лучше Галанина по девкам бегал. Не ожидала, от всех ожидала, но только не от него. Не бойся только. Эта болезнь не такая опасная, чтобы ей заболеть, нужно вместе спать. Но не видать ему тебя. Чтоб его ноги у нас не было. Пусть идет к той, кто его наградил! Я сама с ним переговорю».
Вера успокоилась, но одеяло и простыни все-таки выбросила на кухню, чтобы завтра выварить в кипящей воде. Застлала себе чистую постель. В эту ночь после того как Шурка давно заснула, долго думала и, странно, радовалась как никогда. Теперь она была свободна любить кого она хотела и пропасти между ней и Галаниным, как ни бывало. Ее засыпал и крепко затоптал Бондаренко, когда посвятил ее в тайны с/х. комендатуры. Оказывается Галанин был никем непризнанный герой. И в своей опасной игре был совсем одинок. Слишком было опасно ему кому-нибудь доверять и в особенности ей, которая ему всегда твердила о своей ненависти. Да он был несчастный. Когда она по глупости позволила Ване ее поцеловать, он поэтому уехал на Черную балку. Но он ошибался… Если бы он увидел как она плакала, когда увидела из кухни отъезжающую бричку, он вернулся бы и поцеловал бы ее потихоньку, как тогда в Озерном, когда она спала одетой, боясь его и себя. Нужно с ним объясниться, как можно скорее. С этим намерением заснула крепко.
***
На другой день работала как во сне. Вернулась домой, чуть ли не бегом. Чувствовала себя такой легкой, что, казалось, подпрыгнет и полетит по воздуху к небу, радостная и счастливая как жаворонок над полем ржи. За обедом тетя Маня сообщила ей, смотря в сторону молчаливого и сердитого мужа: «Был у нас Галанин, заходил прощаться, он уехал вместе с Шубером в отпуск. Сказал, что вернется после Пасхи, после твоей свадьбы. Стыдно мне было говорить ему, что твой Ваня оказался недостойным тебя. Приказал тебе кланяться. Была я у Вани, сказала ему в глаза что я о нем думаю. Прощения просил. У меня сердце отошло, простила, но сказала, что свадьбы не бывать. Примирился, но уверял, что тебя одну всю жизнь любить будет. Хочет уехать в Минск. Бондаренко хлопочет для него документы у Вальтера, тот временно здесь комендантом города, а Кирш — с/х. комендантом. Шурку попросила искать новую квартиру. Согласилась сразу и ушла на квартиру Галанина, говорит, что там ей лучше чем у нас, забрала и велела тебе кланяться».
Новостей было много, но все плохих. Успокаивало Веру то, что Галанин все равно к ней вернется и все равно он ее рано или поздно выслушает и поймет. А пока, чтобы не слишком тосковать по нем, со рвением принялась работать в горуправлении. Работать было легко у нового бургомистра, Котова, он ее уважал и ценил и немцы, заходя к нему по делам, ели глазами тоненькую гибкую машинистку и ей было весело и приятно.
Как-то во время обеденного перерыва она зашла на квартиру Галанина, проведать Шурку, которая в это время валялась на диване, очень обрадовалась гостье, угощала ее чаем и болтала без остановки: «Рада тебе страшно. Думала что ты тоже на меня сердита вместе с тетей Маней. Знаю, что сердита. А разве я виновата, что мой Галанин лучше всех! Что-то ты похудела немного, слышала, что твоя свадьба расстроилась чего-то. Почему?»
Пришлось рассказать все про болезнь Вани и про то, что она ему отказала: «Я его не любила, жалела, а теперь вижу, что этого мало; буду жить сама, никого мне не нужно, так спокойней!» — «Посмотрим, посмотрим! ты бы отдохнула. Подожди я отопру дверь в его спальню, он ее запер, а ключ забыл в столовой. Ложись на его кровать и отдохни, он не узнает. А узнает, на тебя не рассердится, я это знаю, да и ты тоже!»
Так и было. Домой приходила Вера только вечером, а в обед приходила к Шуре, вместе с куском хлеба с салом или вареным мясом, После веселого чаепития отдыхали, Шурка на диване в столовой, Вера на кровати, очень удобной и широкой Галанина, отдыхали и разговаривали и обе с нетерпением ждали возвращения Галанина, с не меньшим нетерпением чем его кучер.
Аверьян, наконец пришел в себя после прогулки на Черную балку, перестал по ночам бояться и кричать в темноте, начал снова пить и врать. Любил вспоминать свои поездки с начальством по району, беготню от партизан, хвалился своей храбростью на могилах расстрелянных: «Мы с комендантом люди отпетые, нам море по колено! Если не верите, что ж, могу доказать. Хоть сегодня запрягу иноходцев и пожалуйста на Балку, пусть меня опять пугаются эти жиды несчастные!» В сумерках становился тише и уступчивей, «Нет, в другой раз, чего их беспокоить зря, пусть спят, боевые орлы. Время есть! Подождите, возвернется он, мы вам покажем, ахнете, черти! Только бы поскорее возвернулся!» Скучал сильно, считал дни, которые остались до приезда, приходил проведать Шуру, жаловался ей и иногда Вере: «Чахну, сам это чувствую! Не слышу его голосья и прямо чудно становится». Сам с собой разговариваю как лошадей чищу: «А скажите, Аверьян, почему у ваших коней копыта не в распорядке? Почему пыль на ногте остается? Я вас спрашиваю». Эх и времечко было, распрекрасное! Еще целых три дня. Уж не знаю как их и проживу. Нет ли у вас, девоньки, немножечко водки? я знаю она стоит у него здеся в шкафе на середней полочке… налейте немного, горе мое залить! «Заливал, ждал и, наконец, дождался».
Была суббота перед Красной Горкой, когда он лихо осадил своих коней перед домом Павловых, взял в руки ящик и заковылял по крыльцу. Вошел в кухню, где сидела тетя Маня с Верой и работал над рваным сапогом дядя Прохор: «Еду в Луговое за товарищем белогвардейцем. Он меня там поджидает, собирается ехать сюда на понедельник, а мне не в терпеж. Запрег и еду, поживу вместе с ним эти три денька, попью на радостях. Вон у меня новые сапоги и шапка, подарочек от него же. Он меня завсегда упрекал: что я его компрометую, что из моей шапки вата лезет и сапоги каши просют. Взял мерку и вот получил и сапоги и шапку, а жене отрез на платье и платок, а Антонине тоже платок, а Шурочке платье на ейную свадьбу. Господин комендант Шубер нас всех вызвал, майором стал, как солнце блистает и велел выдать от имени Галанина и привез своим полицейским шинели, новые штаны и сапоги и пилотки и для вас, Вера Кузьминична, этот сундучок! Что в нем не знаю и знать не хочу, приказано вам в собственные ручки передать, пожалуйста, принимайте, а я побежал!»
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
