— Уходите, — сказала она ему.
И тут же упрекнула себя за эту идиотскую фразу — до чего же она по-провинциальному звучит. Но Франческо уже ушел.
В течение трех последующих недель она мужественно противоборствовала этому доселе неведанному наваждению. Отныне она стала женщиной, женская ее плоть, оказывается, может откликнуться на призыв, и она полюбила, полюбила совсем так, как если бы не была рождена в этом краю, где царит праздность, а в Северной Италии, во Франции, в России Анны Карениной, в Англии Мэнсфилд. Не теряя зря времени, она сделала выводы из нового своего положения, но не взяла за образец ту или иную восхищавшую ее героиню романа; героини эти лишь помогли ей высветлить свое чувство, но в ее собственном, своем стиле. Она даже не подумала о том, как бы устраивать тайные свидания с Франческо Бриганте, чтобы сделать его своим любовником, чтобы стать его возлюбленной, — словом, чтобы упорядочить их преступную страсть. Нет и нет! Раз она его любит, она будет жить с ним вместе; но, коль скоро Южная Италия нетерпима к таким делам, как незаконные связи, они вдвоем уедут на Север; а коль скоро у них нет денег, они оба будут работать.
Она не задавалась вопросом: а любит ли он меня тоже? Готов ли он со мной уехать? Раз он любил, ясно, она любима. В восемнадцать лет она, пожалуй, не была бы столь уверена в себе. Но в двадцать восемь она поставила на службу любви всю свою энергию, энергию крепкой, сильной, ничем не занятой женщины.
И хотя она с холодным рассудком расчисляла все последствия своей любви, это не мешало ей любить страстно. Напротив. Целыми днями она твердила про себя в упоении: «Я люблю Франческо Бриганте, в каждой черте его лица видна сила души, он прекрасен, даже ходит он спокойно и уверенно, как все настоящие мужчины, под его сдержанностью таится чувствительное и нежное сердце, я сделаю его счастливым». Она радовалась, что готова бросить родных детей без сожаления, лишь бы сделать счастливым своего любовника. В течение этих трех недель она достигла вершин счастья, которых уже потом никогда не достигала.
Ее не мучили угрызения совести при мысли о том, какое горе, настоящее горе, выпадет на долю судьи Алессандро, на долю ее мужа. Он сам подготовил ее к познанию всех оттенков страсти долгими разговорами и чтением романов, которыми вскормил ее душу; здесь, в мире и одиночестве, которое он создал для нее, после их шумной квартиры в Фодже, суждено было взрасти тем силам, что питали ее восторги. Впрочем, если бы даже она задумалась над этим, решение ее осталось бы неизменным. Сам того не зная, судья Алессандро воспитал ее для любви, которой ей пришлось воспылать к другому; целых десять лет он «учил» Лукрецию, но теперь, став «совершеннолетней», ученица испытывала неодолимую потребность бросить его; она возненавидела своего опекуна за то, что он напоминал ей о былой ее слабости.
Когда она снова очутилась наедине с Франческо, три недели спустя после того, как он задержал при прощании ее руку в своей чуть дольше, чем обычно, — это легкое пожатие руки Франческо вдруг открыло ей, что и она тоже женщина, как и все прочие, с тем же внезапным биением крови, вынуждающим открыть свою душу мужчине, — она сочла совершенно естественным, что он сказал:
— Я вас люблю.
И она спокойно ответила:
— Я тоже.
Потом она уронила голову ему на плечо. Он был не намного выше ее. Все прошло так, как положено.
Наконец она добралась по крутизне до сосновой рощи, отсюда начинается тропинка, бегущая по гребню утеса. Теперь между нею и ненавистными взглядами жителей Юга лежит достаточно большое расстояние, и она идет крупным спокойным шагом под августовским солнцем, под solleone, львом-солнцем, таким, каким оно становится часам к одиннадцати утра.
Всю бухту Манакоре она может окинуть одним взглядом, замкнутую и разбитую на различные участки бухту.
Вот они, эти участки: на западе озеро, низина, козьи холмы, оливковые плантации — словом, все оттенки зеленого; перешеек, прямой, будто прочерченный по линейке, отделяет их от моря. На юге, белое на белом, террасы Порто-Манакоре, лепящиеся одна над другой, собор святой Урсулы Урийской, венчающий город, а в самом низу — четкая полоса мола. От юга к востоку волнистая гряда холмов, по склону их разбиты апельсиновые и лимонные плантации, здесь все темно-зеленое, до черноты.
А вот чем замкнута бухта: со стороны моря весь небосвод затянут плотной завесой туч, которые гонит к суше либеччо и удерживает над водой сирокко, здесь все серое, черно-серое, серо-белое, свинцовое, медное. Со стороны суши позади козьих холмов, садов и сосновой рощи сплошным массивом встает монументальная гора, крутобокий утес с красноватыми потеками лавы, прочерченный по гребню на тысячекилометровой высоте темной полосой. Это поднялся в незапамятные времена ныне уже одряхлевший лес, где высятся вековые дубы, — лес, торжественно именуемый Umbra, лес Теней.
Да и небо не дает никакой лазейки. Солнце, стоящее теперь почти вертикально над бухтой, прикрывает все выходы сверху, обволакивает жгучим золотом свою дщерь, донну Лукрецию.
Франческо Бриганте вошел в сосновую рощу и теперь, тяжело дыша, карабкается на гребень отрога под стрелами льва-солнца, отбиваясь от назойливых слепней, налетевших от коз, и от слепней, налетевших от ослов.
После того как он сказал донне Лукреции, что он ее любит, и она ответила «я тоже», они с минуту, если не дольше, стояли лицом к лицу, потом она уронила голову ему на плечо, а он даже не посмел ее обнять, непослушные руки висели, как плети. В соседней комнате шумно завозилась служанка, они отпрянули друг от друга, служанка вошла в комнату. Затем явился судья Алессандро и попросил жену дать им по рюмочке французского коньяка; разговор шел о джазе, Лукреция предпочитала новоорлеанскую школу джаза, Франческо — «боп», а судья — Бетховена. Франческо вернулся домой; так и не услышав вторично из уст донны Лукреции, что она его любит, а на следующий день пришлось уехать в Неаполь, даже с ней и не повидавшись.
В Неаполе ему и в голову не приходило ставить под сомнение эту страсть, тем более страсть разделенную — другими словами, лестную для него и подтверждаемую десятками примеров, почерпнутых из романов. Совершенно случайно ему посчастливилось раскопать на чердаке своего родственника-священника перевод «Анны Карениной»; он прочитал роман одним духом и обнаружил, что адюльтер сулит дамам из светского общества трагическую участь; он огорчился за донну Лукрецию, но вообще-то был польщен в своем тщеславии.
Готовясь к экзаменам, он думал, без конца думал о своем положении. И речи не могло быть о том, чтобы завести себе любовницу в Порто-Манакоре, да еще супругу судьи. Не найти в Порто-Манакоре ни одной двери, что запиралась бы на ключ, — так уж повелось во всех городах, где количество жителей во много раз превышает количество жилых помещений. Пляж находится на глазах всего шоссе, сады — на глазах соседних садов, а оливковые плантации — на глазах вообще всех манакорцев. Лесничие, объезжающие верхами лес Теней, все эти сыны гор и сыны тени, обнаружив парочку влюбленных, нещадно избивают мужчину во имя господне и насилуют женщину во имя сатаны; нечего и думать приносить на них жалобу карабинерам: адюльтер не только смертный грех, но и наказуемый законом проступок; впрочем, карабинеры предпочитают вообще не связываться с лесными молодчиками. Все холмы под неусыпным оком козьих пастухов, низина — под неусыпным оком рыбаков, а лодки, бороздящие море, под неусыпным оком всего берега. Единственно, где можно было бы встретиться, так это в сосновой роще, при условии, что добираться до нее они будут не вместе, а поодиночке — кто только не наблюдает за всеми ведущими в рощу дорогами, — и встретиться всего лишь один раз, так как во второй раз якобы случайное совпадение будет замечено всеми. Франческо, нигде не бывавший дальше Неаполя, никогда не видел деревенской местности, не простреливаемой перекрестным огнем взглядов; поэтому-то он не совсем понимал французские романы: как это любовники могли искать одиночества в лесах, в лугах, в полях? Как это может существовать такая бухта, за которой не следят сотни глаз?
Итак, он думал, что ему следовало бы встречаться со своей возлюбленной в любом другом месте, только не на Юге. Но он находился в полной зависимости от отца не только в материальном отношении, но и в отношении времени и передвижения. Поэтому-то он и так и этак пытался разрешить неразрешимое. И если даже на ум ему приходили разные проекты, он сам считал их и неразумными, и нереальными: скажем, похитить донну Лукрецию, увезти ее на Север Италии, поселиться вместе с ней в Генуе, Турине или в Милане, работать, чтобы содержать их двоих: сил у него, слава богу, хватит — он может, к примеру, замешивать известковый раствор для строительных рабочих, может разгружать вагоны, может грузить пароходы, бить на дорогах щебенку.
