Тебя поразила искренность его исповеди, его отрешенного голоса — так он и говорил искренне обо всем, что помнит. “Taedium vitae”. Потрясенный убийца испытывает отвращение к жизни. Что тебе еще надо? Возможно, мы и узнаем. Возможно, вскоре он вспомнит и все остальное, когда психоз пройдет окончательно. Или закружит его в последнем безумии, что даже лучше для несчастного.
Кажется, я назвал этого ублюдка «несчастный»? Сейчас в доме находится урна с прахом, а я назвал убийцу… не думать! Не думать ни о чем, связанном с этой историей. Забыть, загнать в подсознание. Иначе она сломает меня.
Саня в темноте встал с дивана, принял радедорм, натянул джинсы и отправился на кухню за водой. Откуда-то из ночной тишины донеслись непонятные звуки. Остановился, прислушался. У девочек тихо, комната тети Май далеко. У Владимира. Что это? Негромкий, сдавленный, но вполне явственный вой. Не может быть! Мужчина?.. Вдруг вспомнилось его лицо в метро, когда соскользнула мужественная маска повседневной жесткости и проступило что-то откровенно детское. Тайно оплакивает свою жену. Это — любовь, а не нечто романтически-возвышенное, что чувствуешь ты, признайся. Ты влез в их любовь, а расплачивается за это он.
На цыпочках прошел к себе, разделся, лег, закрыл глаза. Верная моя помощница погибла неслучайно: на миг в пьяном бреду — голос, крик Анатоля — приоткрылась тайна убийства, и она не дождалась меня. Единственно верное объяснение, ставящее точку в жутковатом повествовании. Преступник в сильных и в общем-то жестоких руках правосудия — можно наконец отдохнуть.
Он физически ощущал, как воспаленный мозг обволакивает прохладная сонная пелена, закружились крылья, пронзительно взглянул профессор, но не погрозил пальцем, а печально прикрыл глаза. Спать.
Наутро он прежде всего постучался к Владимиру.
— Да! Можно!
Переступил через порог, в глазах зарябило от неожиданного сочетания красок и оттенков: на стенке шкафа, на спинках стульев и дивана были развешаны одежды. Господи! С тех пор? С того ее сна?.. Вон коротенькая лисья шубка, бледно-зеленый нежнейший бархат, черный грубошерстный халат и так далее, и так далее. На полу — разнообразная обувь и три раскрытых пустых чемодана.
— Владимир! — воскликнул Саня. — Что вы…
— Надо отдать ее одежду, — пояснил тот спокойно. — Майя Васильевна и девочки отказались. Договорился с уборщицей в крематории. Пойдет бедным.
— Я вот что зашел. Поедемте туда вместе, я помогу вам…
— Справлюсь, не беспокойтесь.
Глядя на его мужественное твердое лицо, никак нельзя было догадаться про ночной вой. Саня проследил его взгляд: большая дорожная сумка в углу… значит, там. Владимир произнес:
— У нее никого не было, кроме меня.
— Да, — вырвалось у Сани. — Никого!
Двое мужчин молча принялись паковать чемоданы изысканным тряпьем; суетливость, судорожность их движений выдавали нервное напряжение. Когда все было готово, Владимир взял сумку и чемодан, Саня — оба остальных, прошли по коридору мимо запертых дверей, мимо тети Май, замершей на пороге кухни.
Подошли к машине напротив калитки, погрузили чемоданы в багажник, Владимир сел за руль, поставив рядом на сиденье сумку, и сказал суховато, глядя снизу вверх:
— Вы были правы, а не я. Анатоль — всего лишь орудие.
— Как? — вскрикнул Саня. — Что вы знаете?
— Все не знаю, но узнаю. Ночью догадался.
— О чем?
— Кто убил Печерскую.
— Ну?.. Ну?
— Сегодня скажу. После одной встречи. Я должен убедиться.
— Владимир, я вас прошу!
— Я должен убедиться, — повторил категорически и завел машину. — До вечера.
Как же дожить до вечера?.. Монографию свою о Константине Леонтьеве он уже две недели как забросил, в институт только изредка заглядывал: целиком поглощало расследование, стремительно — он чувствовал, и дух захватывало! — стремительно приближающееся к развязке.
— Саня, завтракать!
Кофе ароматный, булочки свежие, фарфор сверкает… а ее нет и никогда не будет.
— Владимир на кладбище поехал?
Саня кивнул.
— На захотел, чтоб я ему помог.
— Не надо. Это их дело.
— Их?
— Его и ее.
— Тетя Май, я совсем запутался.
— Немудрено… тебе в особенности.
Говорила тетка отрывисто и сурово, не глядя; какая-то новая озабоченность (помимо тщательно скрываемого чувства стыда) ощущалась в ней сегодня.
— Ты глубже всех влез. Смотри не споткнись.
— Со мною все в порядке. Тетя Май, я все о том же: мог Анатоль убить? Ну скажите: мог?
— Оставь ты нашего дурака в покое. Он за все получит (и получает уже), за все свои безобразия.
— Мог?
— Нет, конечно, — она взглянула наконец прямо и как-то нерешительно. — Ты что, не понимаешь?
— Ничего не понимаю. Кандидатов у меня двое: Валентин и Викентий. Но балерон (для человека постороннего) слишком уж хорошо ориентируется в вашем доме. У компаньона же алиби на момент убийства Любы.
— Ну и что?
— Кто-то ведь стоял в сарае — существо, по определению Анатоля. «Иди и убей!» Он пошел.
— Его терзала горячка, Саня. Он мог слышать эти слова раньше, например (застряли в мозгу), а воспринять полностью — найдя пистолет.
— Значит, Вика?
— Вика любит пожить приятно, с комфортом, — заметила тетка рассеянно.
— Вот именно. И у него, и у балерона какой-то комплекс насчет детей.
— Из-за этого, Саня, не убивают, а бросают. Вместе с ребенком.
— А если она захотела отомстить, явившись с пистолетом. Он ее перехитрил.
— Это больше похоже на правду. Женщина утонченная, экзальтированная… ну, ты мое мнение знаешь. А ребенок, должно быть, умер. Восковой веночек, — пояснила тетка. — Она хоть и со странностями была, но нормальная. Покупать на свою будущую могилу — это уж чересчур.
— Он убил ребенка, — прошептал Саня.
— Не думаю. В такой кошмар ввязываться… Нам, правда, детей Бог не послал, но…
— Тетя Май, а почему у вас их не было? Или я неделикатно…
— Чего уж там, дела прошлые. Еще в юности простудилась на комсомольской стройке, так и не вылечилась. Мы с Андреем примирились, а для многих женщин это настоящая трагедия — бесплодие. Чувство неполноценности. Страшное чувство.
— Но она, наверное, родила. Любила детей фанатично, по мнению бывшего мужа. Да и коллега подтверждает.
— Да, что-то на ребенке завязано. Но слишком мало данных. Вообще… — тетка пожала плечами. — Бросил бы ты это дело, Сань, а? Я за тебя боюсь, — она встала и принялась собирать со стола.
— За меня?
— Слишком ты близко подошел, кажется.
— К кому?
— К настоящему убийце.
— Тетя, Май, вы что-то знаете!
— То же, что и ты.
— Но какие-то выводы уже сделали?
— Не выводы… так, предчувствия, досужие домыслы. Я человек грешный, знаешь, и воображение у меня грешное. Можно даже сказать, грязное.
— Тетя Май, вы…
— Не спорь, — пошла к двери с чашками, добавив на ходу с бесконечной грустью: — Жалко мне вас всех… нас всех… несчастных.
Что она видит в этой истории, чего не вижу я? — Думал Саня, выйдя на веранду покурить. — И Владимир… Надо дожить до вечера.
…Однако в восьмом часу Владимир еще не появился, зато позвонил младший компаньон.
— Добрый вечер, Александр Федорович. Вы мне Володю не позовете?
— А его нет. Он уже выехал домой?
— Его сегодня на работе не было. Он с утра на кладбище собирался, вы в курсе?
— Да. И еще у него была назначена встреча.
После долгой паузы компаньон сказал встревоженно:
— Может быть, со мной? Но я его не застал.
— Где?
— На кладбище.
— Вы должны были встретиться на кладбище? Зачем?
— Я не понял. Володя позвонил в контору утром и сказал, что будет ждать меня в четыре на кладбище у стены. У той, помните?
— И вы не поинтересовались, зачем?
— Разумеется, поинтересовался. Дело важное, безотлагательное, но не хочет говорить по телефону. Я приехал, прождал больше часа, уже стемнело.
— А сейчас откуда звоните?
— Из дома.
— Ладно, будем ждать.
Саня положил трубку, было как-то не по себе. Из кухни выглянула тетка, только что пришедшая с вечерни.
— Ну, что там еще?
— Владимир пропал.
— Что? — тетка вздрогнула и вдруг перекрестилась.
— Что это вы… — пробормотал Саня, чувствуя как заражается страхом.
— Вот что. Надо посмотреть у него в комнате.
— Что… посмотреть? Он не приходил! Я весь день дома.
— А, ты на веранде… смолишь одну за одной. И ключа нет, я дубликат так и не сделала.
Саня подергал дверь — заперта — разбежался, ударился плечом — с первого захода не удалось. На шум выскочили девочки, испугались, сбились под крылом тети Май, как цыплятки под крылом старой курицы. Все походило на дурной сон.
