Именно этот первый полет наблюдала Лиза из кустов на берегу Велья. А с той поры летчик Зернов стал своим человеком в отряде: без его сердитой воркотни архиповцы даже начинали скучать. «Малая земля» постепенно утрачивала в глазах ее обитателей свою первоначальную уединенность. Она всё больше и больше превращалась в часть «Земли Большой». И если усилия, которые могла эта «малая земля» вложить в общее дело, были не так уж велики, то каждый сознавал теперь, что таких «малых земель» не одна и не десять. Их становилось всё больше. И в этом было главное.
Понемногу прилеты самолета перестали казаться сенсацией и для Лизы. Но девушка всё-таки считала своей обязанностью каждый раз присутствовать при встречах Зернова. Обязанности летописца отряда выполняла она неуклонно. У радиста Мерзона Лиза выторговала себе право первой получать сводки Совинформбюро: они тоже были для нее знаком тесной связи обеих земель, единства их целей и стремлений.
— Ну, Мигай, ну что ты ко мне пристала? — плачущим голосом возмущался обычно Илья. — Точно я могу тебе вперед сказать: будет ли сводка?! А может быть, помехи? .. А если этот проклятый аккумулятор сядет, на мою голову!
Однако такой катастрофы ни разу не случилось, и сводки поступали вовремя. Если не удавалось услышать Москву, Илюша Мерзон мастерски, на самых немыслимых волнах, в самое невероятное время суток ловил то Ташкент, то Молотов, то Новосибирск.
Лиза сидела тут же, затаив дыхание, впитывала в себя каждое слово. Она знала теперь цену и огненную силу этих скупых, прямых слов правды; сводку вырывали у нее из рук, едва она выходила на улицу. Они, эти слова, еще недавно повергали людей в мрачное молчание: так всё было трудно и плохо. А теперь, с начала декабря, с ними приходила к партизанам великая надежда, крепкая бодрость, предчувствие грядущего торжества.
Лиза же теперь была не только «летописцем», — комсорг Фомичев сделал ее своим главным помощником по рукописной газете «Лесная правда», выходившей «по возможности». Чтобы работать, Лизе нужно было знать, всё, чем полнился и трепетал в ту зиму советский вольный эфир.
Из-за всех этих немалых нагрузок девушка очень обрадовалась, узнав, что в скором времени из Ленинграда будет доставлен на самолете медицинский работник — фельдшер-курсант...
В тот день, однако, ей не удалось отправиться с партизанами встречать человека, посланного с «Большой земли» на помощь здешней медицине... Алексей Иванович захворал ангиной; это очень обеспокоило всех. Забрав у себя в медпункте какие-то лекарства, Лиза как раз хотела бежать с ними в комиссарскую избу... Но тут дверь распахнулась, и пред ней на пороге, весь в песке и снегу, появился растрепанный и еще явно «не в себе» от прыжка ее же одноклассник, энтомолог Лева Браиловский. Он вошел в комнату, а Иван Архипович, ласково поталкивая его в поясницу, тем не менее, на всякий случай еще держал его своей крепкой рукой за ремень.
Она бросилась Левке на шею. Она потащила его к себе. Весь вечер они разговаривали. Лиза, как зачарованная, не сходила с места, а Браиловский, ероша по привычке большую кудлатую, теперь под первый номер остриженную голову, бегал взад-вперед по избе. Он без конца говорил. Еще больше он спрашивал.
Его удивление и недоверчивость казались Лизе смешными; ничего, решительно ничего не понимал он в их здешней жизни.
Но последний его вопрос привел девушку в полное недоумение.
— Так... — неопределенно проговорил Лева, вдруг подходя к затемневшему окну и вглядываясь сквозь морозные узоры в глухой мрак за ними. — Выходит, и тут люди живут и жить продолжают? .. А я-то, грешным делом... Ну да ладно! Не стоит говорить... Да, кстати, Лиза... Ты случайно не знаешь, что может значить слово «Мейшагола»? Не знаешь? Ну, и пес с ним!
Лиза Мигай раскрыла глаза: не сошел ли он с ума, ее бойкий одноклассник Левушка?
Глава LVI. КОМАНДИРОВКА
Над плоским полем пригородного аэродрома нависло низкое и тусклое небо. Чуть светало. Недели две Ленинград находился в области антициклона; стояла ясная погода, лихой мороз. Давление всё время было высоким, видимость — превосходной.
С позавчерашнего дня всё резко переменилось. Облака налегли плотным тюфяком. Сильно потеплело. Временами начинался снегопад.
Корреспондент флотской фронтовой газеты «Боевой залп» Жерве волновался чрезвычайно: неужели сорвется его дело? Дважды такое счастье — получить подобное задание — на долю человека не выпадает!
Еще затемно он явился в командирскую столовую. Мимо засыпанных снегом, замаскированных «дугласов», мимо спрятанных среди сосняка остроносых «ястребков» — истребителей — он шел в самом минорном настроении. Зенитчики, в землянке которых он ночевал, поднялись сегодня в чудесном расположении духа: «Ну и денек! Спите спокойно, ребята! Йок йол![51] Чорт ли поползет по небу в такую муть?!»
В столовой было еще полутемно. Заспанная буфетчица, зевая, копошилась за стойкой. У окошка какой-то бывалый интендант, вынув из чемодана счеты, беззаботно щелкал костяшками.
— Засели! — радостно приветствовал он Жерве, рассмотрев на его рукавах тоже интендантские, хотя и флотские галуны. — Мне сегодня днем надо было уже на Тверском бульваре быть, а теперь... Говорил хозяину: «Лучше я, товарищ генерал, по трассе пешечком потрюхаю. Оно вернее!» Нет, лети воробушком! Ну вот; долетел! Ладно, я тут тем временем ведомостишки лишний раз просчитаю... А вы куда, товарищ? Тоже «за колечко»?
Лев Николаевич совсем огорчился.
Сев за стол, он положил себе дождаться, пока буфетчица окончательно проснется, и попросить у нее хоть пустого чаю. Да, он тоже летел за кольцо блокады, только в несколько ином направлении...
Деловитый интендант смахнул машинально всю набранную на счетах сумму, проведав, куда именно направляется его случайный сосед. «Как — к партизанам? Куда? К фрицам в тыл? Мать моя родная... Да разве и там снабжение работает?»
Корреспондент же «Боевого залпа» Жерве и на самом деле направлялся в глубокий тыл противника, в расположение одного из действовавших там партизанских отрядов. Только не по снабжению. Удивительного в этом, если вдуматься, не было ровно ничего.
— Ну, что ж, товарищ Жерве, — сказал ему большой начальник в штабе флота, в Пубалте. — Я всецело поддерживаю вашу идею. Ведь... понимаете, какая штука? Стоит, так сказать, на берегу залива, как легендарный богатырь, моряк-балтиец, рука об руку с Красной Армией… Вглядывается туда, на юг, за леса-то эти низенькие... И видит там, смутно видит, в тумане, другого поднимающегося великана, с красным лоскутком на крестьянской шапке... Партизан! Думалось, — там, после фашистского чугунного катка, всё раздавлено; ан, оказывается, нет... На одиннадцатое января партизанскими отрядами, действующими в глубоком тылу противника, выведено из строя шестьсот семьдесят пять фашистских солдат и офицеров. Взорваны четыре железнодорожных моста... Пущено под откос свыше десяти эшелонов с войсками и боевой техникой... Ведь это же красота небывалая! Так как же не хотелось бы нам поподробнее всё про этих людей узнать? Ведь отцы же наши там кадило раздувают, братья младшие... Летите, товарищ интендант второго ранга!.. Летите; передайте им флотский привет и нам от них привезите дорогую весточку. Дело наше — одно!
— Эх, товарищ писатель! — говорили ему и краснофлотцы там, на Лукоморском «пятачке», возле старых кронштадтских фортов. — Интерес! Тут не то что «интерес», а, кажется, сам вспорхнул бы, да и полетел туда...
Честь и счастье «вспорхнуть и полететь» к партиза нам выпала на долю причисленного к штабу БУРа писателя Жерве. Обрадовался он этому невыразимо. Несколько дней он ходил такой гордый, точно его представили к боевой награде. И вокруг, и в Лукоморье, и в Ленинграде все ему завидовали: вот кому повезло!
Всё шло так хорошо, и вдруг...
Интендант Жерве дождался, пока на заспанном лице буфетчицы забрезжила, наконец, первая дневная улыбка. Он попросил чаю и некоторое время спустя получил его. «Да куда вам спешить? — приветливо спросила его, однако, девушка. — Погодка сегодня — пассажирам не на радость... Товарищи летчики, те, конечное дело, не горюют... Что же, на «Дугласе» — облака пробивать, что ли? Да и облачность мощная — тысячи на две, пожалуй, будет...».
Было очень заметно, что миловидная девица эта является, в глубине души, старым воздушным волком...
Жерве пил горячий, пахнущий веником настой. Время от времени в вокзальный блиндажик заглядывали хмурые люди — пассажиры. Их било бессильное нетерпение. И небо и земля равно удручали их. Они сердито рассказывали жуткие истории о непогодах, которые тянутся неделями, об аэродромах, утонувших в снегу на метры, о пешеходах, прибывающих по месту назначения куда скорее, чем воздушные путники...
Другие были полны иронии и яда. Множество раз повторялась известная злая эпиграмма, утверждающая, будто порядок кончается там, где начинается авиация. Ехидство «земных» людей дошло до предела, когда в помещение вошел щупленький лейтенант, про которого кто-то сказал, что это синоптик. Кто-то другой тут же пояснил, что слово это переводится на русский язык, как «ветродуй».
