... Сосновые маковки внизу. Оголенные от снега холмы... Несколько глубоких оврагов... Потом — очень белое, очень ровное пространство... Легкий толчок... Еще, еще... Вихорьки снега закрыли всё.
— Какого чорта! — послышалась тотчас же простуженная хриплая воркотня Зернова. — Что я — подрядился к вам белым днем ездить? Маком! Почему связи до трех часов не давали? Эй, Петрушин! Тебя спрашиваю! А я виноват? Принимайте: писателя вам привез! Что за вопрос — какого? Известного писателя: Жерве! Почему это я всех писателей знаю, а вы — необязательно! Где Варивода?
«Известный писатель», в состоянии несколько смутном, пытался встать, цепляясь руками за борта и позабыв расстегнуть пряжки ремней, которыми был пристегнут к сиденью...
Самолет «приснежился» на небольшом лесном озерке в сосновых нарядных бережках. Человек пять плечистых товарищей, с автоматами поперек груди, уже хлопотали вокруг. Одни помогали Зернову развернуть машину и отрулить под прикрытие натыканных в сугробы сосенок. Другие на ходу уже заглядывали внутрь самолета. Было заметно, что всё это — дело хоть еще не привычное, но уже радостное: все были оживлены, довольны.
— А взрывчатка есть? — спрашивали у Зернова. — Эй, товарищ лейтенант! Бикфордов шнур не забыли?
— Геннадий Власьевич, а йод привезли? Ну, добро; иначе он и вас живьем съест, и нас... Как — кто? Медицина: Браиловский... Зверь, а не человек!
Лев Николаевич, неуклюжий в непривычном комбинезоне и оленьих унтах, стоял посреди озера, не зная, на что смотреть, что запоминать в эту первую минуту встречи... Он потянул носом воздух... Смешно, но ему стало чуть-чуть удивительно: в самом деле, как говорила ему Ася, тут, в фашистском тылу пахло знакомо, по-родному, чистым свежим снегом, соснами; немножко — овчиной малоношенных полушубков... Какой же это немецкий тыл? Что за ерунда! Это же наше, кровное наше! Правда, из пяти автоматов, висевших на бойцах поверх этих русских полушубков, четыре были именно немецкие...
«А пожилой народ всё!» — подумалось Жерве, при виде густых пышных бород у большинства встречавших. Но в ту же секунду один из партизан повернулся к нему, и из глубины его мощного рыжеватого убранства взглянули на прибывшего любопытные, живые, совсем молодые глаза.
Человек этот вел себя непонятно: идя по озеру вслед за рулящим к берегу самолетом, он огромным помелом заметал следы его калошеобразных лыж.
— Извиняюсь, товарищ писатель! — проговорил он, приязненно улыбаясь, как только глаза их встретились. — По ногам бы не задеть! Бабы примету имеют: замуж долго не выйдешь! Вот дожили! Иди и след за собой, как лиса патрикеевна, хвостом заметай! Пролетит какой нечистик, — увидит! Что, на бородку мою смотрите? Моя — от бедности: на бритвы у нас большой дефицит! А вы у старшего лейтенанта Вариводы полюбуйтесь. У того борода — прынципиальная, берлинская. Он слово дал такое: пока в Берлин не войдем, снимать не будет. Надолго ли к нам прибыли? Гостите! У нас тут — тепло и не дует; погуляете намест воздуха!
Всё, что он говорил, было так просто и обыденно-весело, что Льву Николаевичу стало чуть-чуть неловко за свое настроение. Немецкий тыл! Смелый полет в тыл противника... Для кого — полет, а для этого парня — жизнь изо дня в день, месяцами... Может быть, годами... И — ничего. «Гуляйте по воздуху!»
Он хотел поддержать начавшийся разговор, но от берега к нему, торопливо ковыляя, двигалась еще одна маленькая фигурка. Совсем низкого роста, видимо, горбатая, молодая женщина, тоже в полушубке и валенках, и тоже с автоматом на ремне, шла навстречу к нему, не отводя от него больших, издали заметных, как будто удивленных чем-то глаз.
— Ой, товарищ Жерве, здравствуйте! — смущаясь, заулыбалась она уже за десяток шагов. — Ах, как же вас одного оставили? Нехорошо как! Ну, сейчас, сейчас... Я вот только йод у Зернова возьму и отведу вас к начальнику штаба... Или, кажется, Алексей Иванович уже вернулся. Вам же отдохнуть надо, покушать... Ой, может быть, вы с дороги в баню хотите?
Летчик Зернов поставил самолет в импровизированное укрытие и шел теперь тоже к Жерве.
— А! — закричал он, заметив девушку. — Я его проклятые йоды за пазухой везу, а он сам не удостаивает явиться? На заместителях выезжает? Не дам! Приветствую, веселая царица Елизавет! Здравствуйте, Лизонька, дорогая! А где же именинник наш? Пятитысячный! Слышали, слышали!.. Ну, как же, конечно, привез, двадцать пачек, как уговор был. Но фрицы-то — крохоборы проклятые! Подумаешь, пять тысяч! Да у Степы одна борода в целый десяток не уложится!
Летчик и эта маленькая девушка так радостно улыбались друг другу, что можно было сразу почувствовать, какая большая, прочная и теплая боевая дружба соединяет всех этих людей. Жерве захотелось в свою очередь включиться в их дела, почувствовать и себя не совсем гостем.
— Да, кстати... — начал он и запнулся, не зная, какое слово лучше употребить. — У меня тут тоже есть... передача... Тут товарищу Браиловскому его матушка просила вручить фуфайку, кажется... И лекарство от бессонницы...
Он не договорил: громовый беззастенчивый хохот заглушил его слова.
Оглушительно смеялся партизан с помелом. Согнулся пополам летчик Зернов. Даже милая девушка эта, всплеснув руками, одарила Жерве сияющей улыбкой...
— А что? В чем дело, товарищи?
— Да нет, товарищ писатель! Ха-ха-ха! Мы это — так просто! Браиловскому — фуфайку? Ой, умора! А еще чего? От бес-сон-ни-цы? Хо-хо-хо! Вот-то спасибо скажет! Ну, погодите, товарищ писатель: мы его вам сей момент из-под земли предоставим, ежели добудимся. Передайте ему лично!
Жерве ничего не понимал, но сам смеялся. Партизаны же долго не могли успокоиться. Зато Зернов скоро нахмурился снова. Он, старательно попадая валенками в слишком широко для него разбросанные следы длинного подметалы, шел к берегу, но всё оборачивался назад, в ту сторону, где его «ПО-2» остался замаскированный искусственной сосновой рощицей.
— Смотри, Петрушин! — недовольно морщился он. — Ну, как же нет? Гляди! Вон, по-моему, конец оперения заметен... Да вон, правее той вешки! А что ты фыркаешь, друг милый? Что удивительного, что волнуюсь? Ты возьми свои ноги, отвинти и снеси в ломбард, чужим дядям на сохранение... И не волнуйся! Сверху-то хорошо замаскировали? Ветром сеть не снесет?
Горбатая девушка ничего не говорила. Она только, всё с той же ясной улыбкой взглядывала на Льва Николаевича лучистыми глазами, и Жерве спрашивал себя, где и когда он видел уже это милое, умное, прекрасное лицо на слабых плечах, над переломленным болезнью маленьким телом? Припомнить, однако, он ничего не мог.
Глава LVII. МНЕ ОТМЩЕНИЕ...
Около полуночи Лев Николаевич оторвался от своих записей; он выпрямился и с удивлением огляделся: «Да не сон ли в конце концов это всё?»
Перед ним желтел грубо сбитый из простых досок стол. На столе тускло горела керосиновая лампочка, судя по форме резервуара, добытая из железнодорожного стрелочного фонаря. Жерве признательно взглянул на эту лампочку: он уже знал, — во всем подземном убежище было только два таких источника света; один отдали ему.
Он повел глазами вокруг. Голые песчаниковые стены поблескивали мелкими кристалликами кварца. Дверь, сколоченная из таких же досок, как и стол, держалась не на железных, на ременных петлях. Неправильный свод пропадал в темноте...
Подняв голову, Лев Николаевич вгляделся в сумрак. Там, на потолке пыльными комочками висели три маленькие летучие мыши. Три! Метров десять-пятнадцать земляной толщи, и над ней, наверху, — дремучий, глухой лес; снега, непролазье...
Лев Николаевич встал и, разминаясь, прошелся взад-вперед по своему необычайному обиталищу. Он потрогал холодный каменистый наждак стены, щекой ощутил на расстоянии сухой жар, текущий от раскорячившейся на полу чугунной печки... Рукав этой печурки был выведен куда-то прямо сквозь камень; корреспонденту военной газеты отвели без всяких просьб лучшее место; в других закоулках пещер глаз не раскрыть от пелены дыма.
Три последних дня у него не было ни одного часа свободного. Его возили и водили на лыжах по соседним партизанским деревням и хуторкам. Две ночи ему довелось провести там, в Корпове, в избе, где пока что обитали командир отряда и Родных, которого все партизаны именовали комиссаром. По его приказу горбатая санитарочка Мигай передала Льву Жерве свои бесхитростные записи, всю историю отряда за шесть месяцев.
Льву Николаевичу повезло. Вернее сказать: Пубалт, повидимому, хорошо знал, куда его надлежит направить... Маленький советский мирок вокруг него, еще теснее сжатый фашистским морем, чем Лукоморский пятачок, жил, точно чудом, дерзко-самостоятельной жизнью... Правда, в феврале 1942 года отряд Архипова был еще мал и слаб, недостаточно организован. Он, конечно, еще не мог вести тут, в глубоком тылу противника, боевую работу в значительных размерах... Но Жерве ясно чувствовал, что со временем из этого отряда вырастет нечто несравненно большее; так на крошечном зернышке соли, опущенном в перенасыщенный раствор, вырастает могучий кристалл.
