Дорога перед Царским Селом освещалась днем и ночью на шесть миль. При подъезде светлейшего должны были салютовать пушки — обыкновенно это делалось только в честь государыни. «Скажи, пожалуй, любят ли в городе князя? — спросила она как-то своего камердинера Захара Зотова. — Один только Бог, да вы», — последовал смелый ответ. Екатерину это не смущало. Она говорила, что слишком больна, чтобы снова отпустить его на юг. «Боже мой, — говорила она, — как мне князь теперь нужен».[832]
4 февраля 1789 года, в воскресенье, светлейший прибыл в Петербург в разгар бала в честь дня рождения дочери великого князя Павла Марии. Потемкин прошел прямо в свои апартаменты в Шепелевском дворце. Императрица оставила праздник, застала князя за переодеванием и долго оставалась с ним наедине.[833]
28. «УСПЕХИ МОИ ПРИНАДЛЕЖАТ ПРЯМО ТЕБЕ...»Силу к силе приберем,Все до единого умрем,А Потемкина прославим;Мы сплетем ему венецОт своих, братцы, сердец!Солдатская песня
11 февраля 1789 года эскадрон конных гвардейцев под звуки фанфар пронес мимо Зимнего дворца двести турецких знамен, захваченных в Очакове. За парадом последовал великолепный обед в честь Потемкина. «Князя видим весьма приветливого и ко всем преласкового; прибытие его повседневно празднуем», — желчно замечал Завадовский.[834] Потемкин получил 100 тысяч рублей на постройку Таврического дворца, усыпанный алмазами жезл и добился отставки Румянцева-Задунайского, командующего Украинской армией. Теперь светлейшему подчинялись обе армии.
Потемкин щедро награждал своих воинов: он настоял, чтобы Суворов, которого он привез с собой в Петербург, получил алмазное перо с буквой «К» («Кинбурн») на шляпу, и сразу отправил своего любимого генерала в бывшую румянцевскую армию. Князь обещал Суворову отдать под его командование отдельный корпус.[835]
Екатерина II Потемкин были рады друг другу, как в былые годы, — Потемкин прислал ей какой-то подарок, она отвечала: «присланное от тебя, мой друг, — так называнная безделка [...] красоты редкой или луче сказать безподобна, каков ты сам. Ей и тебе дивлюсь».[836]
Радость встречи и праздники не могли, однако, рассеять политического напряжения. Продолжалась война на два фронта — с турками и со шведами, — польские дела шли все хуже и хуже для России. Сейм, позже получивший название Четырехлетнего, подбадриваемый Берлином, с наивным энтузиазмом ждал поддержки от Пруссии. Ненависть к России толкала польскую шляхту к пересмотру своей конституции и к войне с Екатериной. Пруссия цинично поддерживала идеализм польских патриотов, хотя на самом деле Фридриха-Вильгельма интересовала только возможность очередного раздела Польши.
Но это было еще не все: в союзе с Англией Пруссия поддерживала Швецию и Турцию. Английский премьер-министр Питт надеялся уговорить поляков присоединиться к «федеративной системе» против России и Австрии. Иосиф II волновался, опасаясь, что Потемкин пойдет на сепаратный договор с Пруссией и тогда Австрия окажется в одиночестве. Иосиф настоятельно советовал своему послу в Петербурге быть крайне обходительным с Потемкиным и всячески льстить тщеславию этого «всемогущего человека».[837]
Итак, перед Потемкиным и Екатериной стоял вопрос: идти ли на риск войны с Пруссией или договориться с ней? Светлейший уже давно советовал Екатерине оставить ее упрямое предубеждение против Фридриха Вильгельма и попытался убедить ее прийти к согласию с Пруссией: Россия не могла позволить себе третий фронт. Потемкин советовал Екатерине: «Затейте Прусского Короля что-нибудь взять у Польши».[838] Если бы удалось сделать так, чтобы Фридрих Вильгельм обнаружил перед польской шляхтой свои истинные аппетиты, надежды поляков на него рассеялись бы.
Сегюр предлагал Потемкину обсудить перспективы союзного договора Франции с Россией и Австрией. Но светлейший скептически относился к французскому королю Людовику XVI; позволив созвать Генеральные штаты, король, по мнению Потемкина, далеко отступил от принципов самодержавия. «Я советовал бы моей государыне, — дразнил он Сегюра, — заключать альянс с Людовиком Толстым, Людовиком Младшим, Людовиком Святым, умницей Людовиком XI, мудрецом Людовиком XII, с Людовиком Великим, даже с Людовиком Возлюбленным, но только не с Людовиком Демократом».[839]
Во время этого приезда Потемкина оборвалась карьера американского «пирата» Пола Джонса. В апреле 1789 года, именно в ту пору, когда светлейший пообещал ему новую должность, американце, вполне в духе сегодняшних приемов дискредитации, обвинили в изнасиловании несовершеннолетней. Джонс бросился жаловаться светлейшему: «Женщина дурного поведения обвиняет меня в изнасиловании своей дочери!» Пострадавшая сторона заявляла, что несчастной всего девять лет. «Возможно ли, — осаждал Пол Джонс Потемкина, — чтобы в России поверили не подтвержденной никакими доказательствами жалобе недостойной женщины, сбежавшей от своего мужа и семьи, выкравшей свою дочь и живущей в дурном доме, и опозорили прославленного генерала, заслужившего военные награды в Америке, Франции и здесь, на службе империи?» Он признавался Потемкину, что «любит женщин и удовольствия, которые те могут доставить, но мысль о том, чтобы добиваться их силой, ему отвратительна».[840]
Потемкин, заваленный делами государственной важности и давно потерявший к Полу Джонсу интерес, не ответил. Один только граф Сегюр поддержал американца и стал выяснять, кто устроил против него эту провокацию. Оказалось, что особа, подавшая жалобу в полицию, «торговала молодыми девицами», а Катерина Гольцварт, которой было не то двенадцать, не то четырнадцать лет, продавала масло постояльцам гостиницы, где жил Пол Джонс и, — как объяснял сам Пол Джонс, отвечая на вопросы полиции, за плату «совершенно добровольно позволяла делать с собой все, что может доставить удовольствие мужчине».
Сегюр просил Потемкина освободить американца от судебного разбирательства и восстановить его на службе. Первое было выполнимо, последнее — нет. «Благодарю вас за то, что вы постарались сделать для Джонса, хотя вы и не выполнили всех моих просьб, — писал Сегюр князю. — Он не более виновен, чем я, и человек его ранга никогда не подвергался подобному унижению, да еще по обвинению женщины, чей муж подтверждает, что она блудница и чья дочь пристает к мужчинам в трактирах».[841] Благодаря усилиям Сегюра и неохотной помощи Потемкина, дело Джонса остановили, а 26 июня 1789 года его в последний раз приняла Екатерина. Сегюр установил, что дело подстроил Нассау-Зиген.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
