Отступление: размышление о трамваях и памяти. В те времена, ровно полвека назад, каждый трамвай имел «на лбу» и сзади свои цветные огни, по которым издали, даже в сумерках, можно было определить его номер. Трамваи ходили часто и строго по расписанию, хотя его и не было на остановках. Зато на пересечениях улиц стояли будки с дежурными, которые четко фиксировали время прохождения трамваев, троллейбусов и автобусов и как-то управляли процессом. Для большей достоверности хотелось бы привести номера трамваев. Увы, я забыл их; кажется, тройка и 31-й. Маршруты и номера менялись уже несколько раз и ничего не скажут современному читателю. Что касается современных номеров и маршрутов, я их вообще не знаю: последние четверть века по Питеру я передвигаюсь за рулем. Иногда приходится краснеть, когда безлошадные приезжие спрашивают, чем проехать куда-нибудь. Раньше выручало метро, там все станции были известны задолго до пуска. Теперь много станций и веток метро, на которых я не бывал никогда и уже вряд ли буду…
Мы растерялись: кому верить? В третий раз обратились к интеллигентной бабуле. Она вежливо поинтересовалась, какой номер Невского нам нужен. «Любой, мы просто хотим его увидеть и пройтись!», – возопили мы. «Тогда начинайте с начала, с Дворцовой площади», – посоветовала нам бабуля и указала направление.
Бродили мы по Ленинграду целый день. Обошли Дворцовую площадь, Зимний дворец, Исакиевский собор, посетили Медного всадника, прошлись по Невскому до Елисеевского магазина, возле Екатерины свернули на зодчего Росси. Ходили по каким-то улицам, куда-то ехали. Впечатления сильные, но разрозненные, как части картинки на разбросанных детских кубиках. Уже в сумерках вспомнили, что нам надо на Главпочтамт: там могли быть письма «до востребования», – такой адрес все назначили родным и близким. И вот только там мы увидели город с высоты птичьего полета и поняли, где мы ходили, где жили и работали. На стене Главпочтамта висела подсвеченная большая карта города с указанием большинства улиц. Наверное, как и все карты того времени, «дозволенные к открытому употреблению», она была с умышленными искажениями, но и такая она стала для нас путеводной звездой, маяком, позволявшим собрать рассыпанную мозаику в целую картину. Никаких других карт, или хотя бы схем движения городского транспорта, нигде не было: они появились несколько лет спустя.
Один день мы посвятили Эрмитажу. Прямо у входа меня потрясла скульптура «Танцовщица» И. Копфа из…. белого мрамора. Кажется: теплое тело прекрасной танцовщицы просматривается сквозь прозрачную кисею накидки. Изобразить это в холодном камне – настоящее колдовство. Несколько часов хождения по необъятным залам Эрмитажа нас просто расплющили: мы поняли, что нельзя пытаться «объять необъятное», во всяком случае – за один день. Зато на выходе я несколько минут опять постоял у «Танцовщицы». Позже, через десяток лет, я увидел картинки Бидструпа: малыша водят по зоопарку, показывают львов, тигров, жирафов, уйму других редких экзотических зверей. Малыш ожил, только увидев обыкновенного воробья! Правда, мой воробей (воробьиха?) был мраморный и очень красивый.
Жилось нам в общежитии хорошо. По вечерам мы немного работали и много дурачились. Завсегдатаями нашей комнаты стали несколько девушек из общежития, веселых и певучих. Веселил всех Леня Хлавнович, неистощимо остроумный и находчивый во всяких подначках. В технике он изобретал невиданные паукообразные машины для подачи стержней и сварки моих и своих сеток; я спокойно разбивал его идеи, как дважды два доказывая ему их неработоспособность. Он величал меня «Угнетателем свободной технической мысли», «Прозаиком технической поэзии». Я величал его «техническим Икаром» в стадии расплавления склеенных крыльев, «сварочным батьком Хлавно». Эдик Сергеенков внимательно слушал наши перепалки, переводя внимательный взгляд с одного говорящего на другого. Через пару минут, когда разговор шел уже о другом, до него доходил смысл сказанного, и он разражался громким смехом. Тут уже от смеха падали все свидетели нашего диспута…
Незаметно подошел конец практики, и мы отбыли в Киев. От зимнего Ленинграда у меня осталось неопределенное впечатление: здесь хорошо работать, но Великий Город – холодный и не очень уютный для жизни. Потом уже я понял, что если бы первое знакомство состоялось летом, впечатления были бы совсем другие. Так были совершенно очарованы Ленинградом родственники, посетившие нас с женой во время белых ночей.
Лирическое отступление. Более полувека прошло с тех времен. Давно этот город стал нашим, родным, – зимой и летом, ясным днем и в непогоду. Здесь мы с женой были молодыми, здесь родились и выросли наш сын и наши внуки. Сюда неизменно стремился и возвращался я после дальних и близких странствий. Здесь покоятся наши с женой матери, там есть место и для нас… Здесь мы построили свой садовый домик среди сосен, в котором я сейчас пишу эти строки. Сказочные восходы и закаты видны в наших окнах…
А наша Украина, Родина родителей и наша малая Родина, теперь находится за пограничным шлагбаумом. Там у нас только постаревшие друзья и родные могилы…
Финиш
Не совсем понимаю: почему многие называют судьбу индейкою, а не какою-либо другою, более на судьбу похожею птицею?
(К. П. № 149)
В Киеве меня ожидают очень напряженные времена: дипломный проект предстоит выполнить в очень короткий срок. Дипломный проект у нас в КПИ – серьезная работа. Одних чертежей и схем должно быть не менее десяти. Проект состоит из нескольких разделов: технического, экономического и других; по каждому разделу – свой консультант. Имеется и общий руководитель. Все ведущие добиваются совершенства проекта – «через посредство» увеличения труда ведомого. В принципе, наши преподаватели и так знают «кто есть ху», и могли бы поставить оценку, не глядя в этот проект, но защищать его надо перед государственной комиссией. А там сидят кадры дотошные и въедливые, и мы не должны ударить фейсом в грязь.
Еще мы сдаем некоторые госэкзамены, в том числе – по военной подготовке.
А в Киеве – весна! Гремит наш радиолык, народ по вечерам танцует на верандах. Велико искушение слегка упростить проект, заняться более приятными делами. Время выкраиваем, не снижая качества работы: только за счет увеличения производительности. Если бы первокурсники, несколькими неделями чахнувшие над первым листом, могли представить себе, сколько листов и расчетов они будут ворочать за это время на пятом курсе! Темп работы все усиливается: день защиты незыблем, как скала. И вот он наступает.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
