был нож. Вполне серьезный такой.
— Погоди… — Роман хлюпнул носом. — Ты встречаешь на реке пацана, который через некоторое время исчезает. А потом выясняется, что этот пацан сын твоей подружки?!
Все действительно так.
— Чага вызывается не личинкой, — печально сказал Роман. — Чага — это гриб-паразит.
Глава 15. Румынский культуризм
Мне опять снились разноцветные велосипеды — наверное, из-за Снаткиной.
В доме Снаткиной было слишком много велосипедного. В любом месте, присмотревшись, можно было найти велосипедные части. На веранде за диваном стояли запасные рамы, подставки под сковородки на кухне были сделаны из ведущих звезд, лампа в коридоре оказывалась колесом, вешалка для одежды в моей комнате изготовлена из руля, на подоконниках лежали подшипники и каретки, по углам, свернувшись змеенышами, чернели цепи. Во сне я слышал лязгающий звонок и собирался крутить педали.
Я раздумывал, какой велик взять, в сарае у Снаткиной припасено слишком много, и я никак не мог выбрать, какой лучше. Старый подростковый «Орленок», легкий, но без багажника и с неудобным рулем, облезло-зеленый. Синий «Дорожный» с дамской рамой и крепким багажником. Или безымянную машину, судя по всему, собранную из разных частей и выкрашенную в белый. А в самом дальнем углу сарая стоял старый велосипед с мотором. Я во сне подумал — зачем такой Снаткиной, она все равно на них не ездит, а водить велосипед с мотором неудобно и тяжело. Я хотел взять его и попробовать завести, но не получилось, так что я выбрал «Дорожный».
Еще мне снилась Кристина.
Я видел ее со спины, но не сомневался, что это она. Кристина все время исчезала. Я хотел ей сказать важное, но никак не мог догнать. Со мной уже случались похожие сны, я хорошо знал их схемы и карты и, находясь внутри сна, мог определить, что это сон. И самое неприятное заключалось в том, что я, понимая, что это сон, испытывал чувства: страх, жалость, отчаяние.
Кристина уходила то по Советской, то по Сорок лет Октября, я пытался ее догнать, быстро шагал с велосипедом и никак не мог додуматься сесть на него, бежал рядом. Кристина ускользала, оказывалась за поворотом. Я пытался догнать ее и за поворотом и снова торопился следом, но стоило моргнуть или отвернуться — она пропадала.
Сон мучительно повторялся, я просыпался раздосадованным, но с твердым убеждением, что, если сейчас снова усну, сон возобновится и я смогу догнать ее в продолжении. Непременно. Но сон оборвался, я запнулся и упал на велосипед, ушибся, открыл глаза.
Надо мной, потирая лицо, стоял Роман.
Похоже, вчера он не остановился и старался до утра. Лоб у Романа стал неприятно костистым, а нижняя часть лица опухшей и расплывчатой, раньше я не встречал таких похмельных деформаций.
— Там этот приехал… Чучеловский…
Голос сел. Все-таки слишком много водки после коньяка.
— Чучеловский?
— Таксидермист.
Таксидермист Чучеловский-Стрежень приехал презентировать новые труды. Почему мне?
— Что хочет?
— Я с ним не говорил, он просил тебя позвать.
— Зачем?
— Откуда я знаю?! Наверное, хочет что-нибудь рассказать. Про кепку, например. Он же ее нашел.
Я сел в койке. Зачем Сарычеву рассказывать мне про кепку, мы с ним почти незнакомы. Федор. Он мог попросить Сарычева рассказать мне про кепку. Зачем это Федору?
— Могу поспорить, его прислали, — сказал Роман, угадав мои мысли.
— Кто?
— Механошин. Или Светлов. Или еще кто-то там… Их тут слишком много!
— Зачем прислали?
— Прощупать.
Роман сделал пальцами неприятное щипковое движение.
— Тебя?
Роман произвел такое же движение и второй рукой.
— Нас, — уточнил он. — Мы представляем определенный интерес для определенных кругов, ты разве не заметил? Давления?
— Давления… Не знаю…
— Ладно…
Я отправился на утреннюю встречу с таксидермистом.
Дождь закончился, но погода оставалась пасмурной; я плюнул с крыльца, сунул ноги в галоши и вышел за калитку. У кустов сирени был припаркован «ЛуАз», за рулем дожидался Сарычев.
— Здравствуйте, — сказал я.
Арсений Михайлович выскочил из машины, пожал мне руку. От него пахло табаком, лесом и горячим железом, словно в мире Сарычева никакого дождя — свет, солнце и просторы.
— Здорово, Витя, смотри, чего покажу!
Сарычев быстро обежал машину, откинул заднюю дверку, задрал брезент.
В багажнике стоял волк.
Чучело, конечно, но очень убедительное, с трех шагов я бы не отличил от живого. Серый, с узкой, но тяжелой мордой, с длинными мощными лапами и желтыми умными глазами, волк стоял в угрожающей позе, наклонив голову.
— Как? — спросил Сарычев.
— Хорош, — согласился я.
Волк хорош, при чем здесь я?
— А они не берут, — пояснил Сарычев. — То есть музей закрыт, хотя мы и договаривались. Я привез, лбом о дверь постучался — тишина. Вот как это понимать?
— Почему музей закрыт?
— А бес его знает. — Сарычев протер запотевшие волчьи глаза. — Карантин какой-то придумали. А мы еще по осени договаривались, их-то волк испортился.
— Испортился? — тупо спросил я.
— Зачервивел. Хранить не умеют. То моль желтая, то с потолка побежало, мыши еще. В последнее время мышей до черта, везде лезут, мелкие такие, как муравьи.
— Меня тоже кусали, — сказал я.
И показал заклеенную пластырем руку.
Сарычев понимающе и сочувственно вздохнул.
— Мышь распоясалась, это понятно, — сказал он. — Лис-то лет десять как нет, то чумка у них, то бешенство, мышь выбирать некому, она и прет. Скоро все сожрет. Музейному волку лапы обгрызли.
— Жаль.
— А мне как жаль. Волк-то черный был, редкостный, я таких уж давно не видел. А вам-то самому не надо?
— Чего?
— Волка?
Сарычев похлопал зверя по холке, собрал шерсть в кулак, дернул, показывая, что сидит она крепко и если что не осыплется.
— Зимний. — Сарычев потрепал волчье ухо. — Крепкий волк, пропитанный, все как полагается. Такой не завоняет.
— Не сомневаюсь.
— Нет, правда, хорошо пропитал, водоотталкивающий теперь. А еще… Вот пощупай, никаких проволок!
Сарычев схватил мою руку и приложил к волку. Не знаю, как должен ощущаться настоящий волк, этот был… теплым. Упругим, словно под шкурой сохранились мускулы, зверь, а не набитый опилками и сеном муляж — у Сарычева имелся талант.
— В любом музее за такого тридцать тысяч дадут! — заверил Сарычев. — С закрытыми глазами дадут. Сейчас модели с силиконом делают, мне силикона не достать, так я шланги от гидроприводов режу. Тяжелее немного получается, но зато макет плотный, сбитый, чувствуешь?
— Да. — Я осторожно высвободил руку. — Очень плотный волк.
— Отличный волк, — с уважением к собственному труду сказал Сарычев. — Отличный. Я его в феврале взял. В феврале у них шкура обвисает слегка, легче снимать. Вот сюда добыл.
Сарычев раздвинул мех на волчьей лопатке и показал
