Милый, я говорю совсем серьезно, и не только отвлеченно. За каждым словом моим есть определенный реальный образ. Но я не боюсь ничего. Я хочу отдать тебе всю любовь, всю себя, чтобы всегда ты чувствовал эту безмерность и верил мне, верил, Валерий!..
25 августа 1906. Москва.
…Откуда, откуда возникает вновь все то, о чем уж я без дрожи не могу думать? Эти встречи, которые кончаются отчаянием, боязнь друг друга, недоговоренный холод отчужденья… Этого ли хотела я, ожидая тебя в июле!..
Помнишь, когда мы в первый раз встретились, и еще несколько свиданий, нам обоим казалось, что поняли мы что-то до конца, говорили о ясности, и близилась она; казалось, осталась ничтожная преграда, не трудная для нас. У тебя были милые, милые нежные глаза, сияло в твоем лице что-то новое, преображенное, ты говорил слова, которых я не слыхала давно, давно. Только память о слишком еще близкой боли не давала мне доверчиво кинуться в эту нежданную сказочную радость. Страшно было произнести: «я верю, вижу, я знаю», хотя я уже верила и знала. А потом, я не могу уловить момента, когда именно, но я стала видеть, что ты меняешься, перестаешь понимать меня, что-то чуждое легло на твоем лице. Ах, невольно стал мне вспоминаться прошлый год! Ты скажешь, что это не правда, что ты не чувствуешь в себе никакой перемены, но ведь ты никогда не сознавался мне, всегда отрицал, негодовал и только после говорил, что я была права. Я так к тебе привыкла, так я знаю все малейшие оттенки выражения твоего лица, так чувствую тебя, что не могу впасть в грубую ошибку. Может быть, все это пока незначительно. Прежде у нас и во всяких других отношениях, когда «любят, как любят», это прошло бы незамеченным. Но после этих двух лет, после необычайности всего пережитого у меня явилось страстное непобедимое стремление к последнему идеальному образу любви. Хочу немыслимой близости, хочу быть с тобой как наедине с собой, ясности хочу, не бояться тебя, не таить, не замалчивать. Хочу всей полноты любви твоей и своей, и потому так особенно горько теперь чувствовать, что между нами все же какая-то стена, которую мы не умеем разрушить. Нам нельзя уже быть на поверхности, ты сам сознал это. Ты говорил так недавно. А после попыток первых, самых первых встреч я с ужасом чувствую, что в этом смысле мы не только не идем вперед, а движемся назад в окончательную немую безнадежность. После некоторых усилий мы оба, конечно, могли бы создать новую форму отношений. Научились бы с осторожностью скользить, не падая, над пропастями, касаться друг друга с равнодушной нежностью, с ловкостью избегать всего слишком острого, сделали бы хорошие маски, похожие на лица. И так бы шли дни, недели, может быть, месяцы. Но куда же ведет такой путь? Мы бы вместе убили любовь. Ты часто упрекаешь меня за чрезмерную рассудочность, видишь в ней лишь дурной знак. Но, пойми, я печалюсь, и думаю, и говорю только потому, что безумно боюсь потерять то, в чем одном вся моя жизнь. Валерий, ты видишь, ты чувствуешь, мы опять идем в лабиринт. Нужно разом что-то разрушить, нужно не бояться трудности этого. Тут я вхожу в мир самых неясных предначертаний и ощущений и потому не нахожу точных, самых подходящих слов. Что нужно сделать? Как? Что говорить? Не знаю, не знаю, но чувствую, что мы на роковой черте. Нужно или победить, рассеять туман, ослепляющий глаза, или скоро совсем и навсегда отказаться даже от этих мыслей и остаться в области полуслов, полу-близости… полу-любви. Если бы ты понимал меня сейчас! Ах, не бойся ты меня, не старайся увидать за моими словами какие-то безмерные реальные требования, посягательство на твою свободу, жизнь, желание нарушить и какой-то грубый торг. Правда, — любовь все прощает и ничего не требует. И сам ты вспомнишь, — все было, как ты хочешь, и я не прошу ничего, и все принимаю, и люблю тебя всегда, во все минуты, какими бы они ни были для меня. Ты хочешь радости и счастья, беззаботных улыбок, легкости, — и я хочу. Но чтобы это было, нужно и мне ощутить вполне это слово «Любовь». Нужно и мне совсем забыть печаль. И вот я жду тебя совсем близкого, с тем лицом, которое мне видится в мечте, с душой, которую ничто, никакие тени не могли бы закрыть от меня. Валерий, милый Валерий, не сердись на меня, не досадуй, что не умею я сейчас без мысли, как в ласковом сне, предаваться минутам, а все спускаюсь в печальные глубины, все оглядываюсь назад.
Я хочу нового, хочу быть с тобой, я верю в счастье и печалюсь, печалюсь без конца, когда вижу, что ты опять какой-то не свободный, точно чего-то боишься, чего-то не хочешь потерять, как будто я хочу отнять, а не дать.
Милый, не бойся меня, не бойся ничего. То, что у нас, то, что с нами, — расцвет, весна, которой не повториться никогда. Зачем же мы сами так безжалостно рвем и бросаем цветы? Зачем, Валерий?
Не сердись за это письмо. В нем тоже полу-мысли, полу-слова, но я зову тебя к иному, и обещаю, и клянусь, что преодолею всякие трудности, только чтобы не остаться в этом томленьи. Валерий, ты слышишь? Хочешь?
29 августа 1906. Москва.
…Пусть все будет так, как хочешь ты. Всегда для тебя, мне же не нужно ничего, кроме одного твоего слова «люблю». Не думай обо мне дурно, ни одна черта не нарушила того образа, который ты видишь, знаешь и любишь во мне. Мы оба говорили вчера страшные, неверные слова, я не хочу их помнить — они последние отблески чего-то уже давно умершего в моей душе, голос ветхого человека. Мне стыдно за них, мне больно, что я могла оскорбить тебя, и я прошу тебя просто — прости, прости! Я знаю все о тебе и все люблю, и если иное еще трудно мне принять и понять до конца, — не негодуй на это. Я научусь любить тебя так, как нужно любить тебя, и скоро, скоро, верь мне, Валерий, исчезнут последние углы, последние острия. Посмотри, как я изменилась с тобой, около тебя. И радуюсь этому беспредельно, и ничего не хочу из прошлого. Ах, верь мне, моей жизни, каждому дню ее больше, чем минутным жестоким словам. Что слова! Сколько противоречий в них было и у тебя и у меня, какими жестокостями мы ни мучили друг друга, — но ведь мы вместе, все же вместе и не можем быть друг без друга. Я поверила в это, я узнала это окончательно, и бесполезно бороться, уклоняться. Осталось мне одно навсегда, на всю жизнь — любить тебя и радостно, без напрасной боли отдать тебе всю душу до предела, до конца. Будь всегда таким, как ты есть, не сламывай для меня никогда ничего. Люблю тебя, буду любить тебя! Никуда не уйду и с восторгом вижу, что замкнулся круг и некуда мне уйти.
Валерий, прости меня за все! Мне так больно сегодня. Каждое мое слово из вчерашнего разговора мучит меня сегодня болью и стыдом. Неужели не веришь, неужели не чувствуешь последней искренности покаяния?
Валерий, милый, любимый, будем близкими! Не ставь мне в счет этих дней! Посмотри на них иначе, чем на подобное же в прошлом. Мне кажется, что с болью, с трудом через них мы идем к тому, чего так сильно хотим оба. И нет у меня ощущенья безнадежности прошлого года, я верю, верю. Верю тебе, себе верю, верю в то навсегда, которое прежде казалось только красивым, увлекающим словом…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
