Я видел освобождение узников и из другой тюрьмы — фашистской Германии, хотя и находился в эти дни под Прагой. У этой тюрьмы были тысячи ворот, и после падения Берлина миллионы людей хлынули из них на дороги, ведущие через Чехословакию, Венгрию, Австрию во все концы Европы. По иным дорогам невозможно было ни пройти, ни проехать. День и ночь двигался огромный людской поток. Шли в одиночку, группами, большими и малыми колоннами. Ехали верхом, на телегах, в стареньких и диковинных автомашинах, в автобусах, на мотоциклах и велосипедах. Но чаще шли колоннами, со знаменами, транспарантами, с песнями. Песни звенели круглосуточно и на многих языках. То была особая радость: после четырехлетнего пребывания в рабстве люди возвращались домой, на родину.
В моей памяти сохранилось много неповторимых событий этих дней, и самое яркое из них — встреча с первой колонной наших советских людей. Колонна была большая. Были в ней женщины, старики, молодежь. Шли без флагов, транспарантов, без песен, строгим, форсированным шагом.
Впереди колонны шел мальчик лет четырнадцати, в красном пионерском галстуке; замыкала колонну старая колымага, сидели в ней древний подслеповатый дед и такая же бабка в овчинных шубах. Такую колымагу лет двадцать тому назад еще можно было встретить где-нибудь на Орловщине, в глухих, дальних районах Вологодской области, но удивительно было ее видеть здесь, на севере Чехословакии.
Мое внимание привлек мальчик в пионерском галстуке. У него было не по-детски серьезное лицо, глаза, которые видели все на свете и ничему больше не могли удивляться. Мальчик шел не как освобожденный из неволи пленник, а как солдат-победитель, но победитель, которому эта победа стоила немалых сил и немалой крови. Не потому ли наши люди и поставили его впереди колонны? Как символ!..
Через день той же дорогой я возвращался из-под Праги обратно в Вену. Я останавливался на сборных пунктах, где собирали наших людей перед отправкой на родину, и искал мальчика в пионерском галстуке. Найти его среди десятка тысяч людей было невозможно. Я уже отчаялся в своих поисках, но мне все же повезло: мальчика, правда, я не нашел, но мне встретилась учительница из Днепропетровска Антонина Коновицина, хорошо знавшая его, которая и рассказала всю эту историю…
К фрау Матильде я попала осенью 1941 года. Хозяйство у нее и тогда было крепкое, по-нашему — кулацкое, но небольшое по сравнению с соседскими: восемь гектаров земли, пять коров, пять лошадей. Сыновья фрау Матильды воевали у нас в России, мужа у нее не было, умер он давно, и хозяйство она вела сама.
С виду это была кроткая старушка, сухонькая такая, аккуратная. Я помню ее всегда в чистеньком фартуке, в накрахмаленном воротничке, ласково смотрящую поверх очков…
Но дьявольская сила и жадность сидели в этой старухе. Целыми днями она была на ногах и заставляла нас работать, работать до изнеможения. Будили нас ровно в четыре утра. Ни на минуту раньше и не позже. Даже в осеннее ненастье и в январскую стужу!.. Ровно в четыре! Ровно в два часа дня у нас был обед. Ровно в девять вечера — ужин.
Нас у фрау Матильды было больше сорока: французы, чехи, поляки. Русских было четверо, да и то народ все старый и хворый, вроде меня… Но наша фрау Матильда никому не давала поблажки, всем находила работу. Только и слышишь целый день ее голос: «Arbeiten, arbeiten!» Богатела она не по дням, а по часам. И сыновья ее старались. Посылки из России шли десятками… С утра до вечера в доме, на дворе, на поле кипела работа. За какие-нибудь полгода плотники построили новый скотный двор, маслобойню, бараки, каменщики сложили два одноэтажных каменных дома, усадебную тюрьму, обнесли всю усадьбу высоким забором, поверх которого еще протянули в три нитки колючую проволоку. Хозяйка наняла управляющего и надсмотрщика, жили мы как в настоящей крепости. Ворота были обиты железом, по двору бегали злющие овчарки со вздыбленной шерстью, — попробуй вырваться из этого ада! Да и куда бежать: Россия-то далеко. Но некоторые все же пытались бежать, дядя Прохор например, колхозный пасечник, был он откуда-то со Смоленщины… Собаки настигли его где-то за деревней и так искусали, что старик на другой день умер…
Мы уже больше года жили в рабстве у фрау Матильды. Однажды старуха получила извещение: ее сына убили у нас, где-то на Южном фронте. Потом через неделю — второе извещение: погиб старший сын. Старуху хватил удар, у нее отнялась левая нога.
В утешение фрау Матильде за убитых сыновей пригнали новую партию рабов, и она ожила. Это было летом 1943 года, перед уборкой хлебов. Среди пленников был и мальчик Вася, которого вы ищете. Был он пионером, учился в седьмом классе советской школы — и попал к фашистам!.. С приходом Васи все и завертелось в усадьбе фрау Матильды.
В первый же день Вася нам всем категорически заявил, что он — пионер и на проклятых фашистов работать не будет.
— А ты, сынок, хоть притворись, что работаешь, — стала просить его тетя Фрося. — Здесь с нашим братом не церемонятся. Убьют ни за что!.. Потерпи немного, вызволят из неволи наши солдаты.
— И не подумаю! — гордо ответил мальчик.
Наутро вместе со всеми работниками он пришел на кухню за завтраком. Завтрак всегда раздавала сама фрау Матильда. Известен немецкий завтрак: стакан кофе и кусок хлеба. На столе стояли большое блюдо и крохотные весы, вроде аптекарских. Хозяйка просыпалась раньше всех в доме, и когда мы приходили за завтраком, то и кофе был готов, и хлеб развешенный лежал на блюде. Это было красивое, золотом разрисованное блюдо. Посреди его было написано: «Mein Haus ist meine Welt». Знаете, что означает? «Мой дом — мой мир».
Ну, вот, значит, стоим мы все за завтраком. Опираясь на костыль, фрау Матильда раздает хлеб, разливает кофе. Доходит очередь и до Васи, он последним стоял, а на блюде — больше ни куска хлеба, в кастрюле — ни капли кофе!.. Он смутился, покраснел, но ни слова не промолвил. Фрау Матильда ласково улыбнулась, погладила его по голове, сказала по-русски:
— Надо работать, потом кушать, мальчик.
Вася вышел огорченный из кухни и куда-то пропал. Но к обеду вернулся. И опять ему ничего не досталось. То же — на ужине.
Утром Вася больше не пошел на кухню и весь день проголодал. Мы принесли ему в барак кое-что из наших припасов, но он очень даже сердито от всего отказался…
Мы гадали: чем кончится эта история? А история еще только начиналась. Два дня голодал Вася, а на третий — пришел к завтраку, опять ему ничего не досталось. Тогда он схватил блюдо со стола и швырнул его на пол. Фрау Матильда так побледнела, так затряслась, что мы не на шутку испугались. Конечно, разбитого блюда ей было очень жаль, но не в нем была суть: в этом поступке русского мальчика она увидела протест.
