слабаком.
– Нет, – сказал он. – Я не согласен. Тандонджи был избран на демократических основаниях. Он образовал свой Рабочий комитет, и тот успешно справлялся с обязанностями несколько месяцев. Неру участвовал в его работе и не имеет права менять его состав. Это не в его компетенции. Он называет себя демократом, так пусть докажет это на деле. Он выступает за партийную дисциплину и обязан подчиняться ей. Он провозглашает единство и должен следовать своим убеждениям.
– Это все так, – пробормотал Шарма, прикрыв глаза. – Но если Пандитджи…
– Пандитджи, Пандитджи, – не выдержал Агарвал. – Сколько можно плакаться ему в жилетку и умолять его? – воскликнул он возмущенно. – Да, Неру – великий лидер, но разве в Конгрессе нет других великих? Разве нет Прасада, Панта[117], не было Пателя? – При упоминании Сардара Пателя его голос дрогнул от избытка чувств. – Что случится, если Неру оставит нас? Он не имеет представления о том, как организовать предвыборную кампанию, как собрать средства, как отбирать кандидатов. И, будучи премьер-министром, он не сможет объездить всю страну с речами, это ясно. Он и так взял на себя слишком много, с чем едва справляется. Что ж, пусть он последует за Кидваем. Голоса мусульман он соберет, а что до остальных – посмотрим.
Махеш Капур встал, кивнул Шарме и пошел прочь. Главный министр, расстроенный и раздраженный вспышкой Агарвала, не стал задерживать его. Агарвал и Капур были плохо совместимы.
«Все равно что двое непослушных и упрямых детей», – подумал Шарма. Но он крикнул вдогонку Махешу:
– Капур-сахиб, подумайте о том, что я сказал. Мы еще обсудим этот вопрос. Я вскоре загляну к вам в Прем-Нивас. – Затем, обернувшись к Агарвалу, он произнес гнусавым и сердитым голосом: – Я трудился целый час, а вы вмиг все разрушили. Зачем вы из кожи вон лезете, чтобы позлить его?
Агарвал покачал головой.
– Это лучше, чем бояться высказать, что думаешь, – возразил он и подумал, что обстановка в Пурва-Прадеш существенно упростилась с тех пор, как леваки и антиклерикалы потеряли возможность прятаться под крылышком Махеша Капура.
Шарма не стал пенять ему за это грубое замечание, а произнес спокойным тоном:
– Вот письмо. Прочтите его и скажите, какие меры, по-вашему, следует принять. Граница с Пакистаном от нас, конечно, далеко, но надо приструнить некоторые легковозбудимые газеты и не допускать паники. Или подстрекательства.
– Кое-какие шествия тоже следует приструнить, – заметил министр внутренних дел.
– Возможно, возможно. Там будет видно, – отозвался главный министр.
14.10
Неустойчивая ситуация в большом мире несколько компенсировалась в Брахмпуре соблюдением праздничных обрядов. Через двое суток после поднятия флага и речей по случаю Дня независимости, прошедшего в более тревожной обстановке, чем четыре предыдущих, наступило полнолуние месяца Шраваны, а с ним праздник, больше всех других связанный с проявлением душевности, когда братья и сестры выражают свою любовь друг к другу.
Однако госпожа Капур, которая вообще-то любила праздники, не признавала Ракши, считая его типичной пенджабской выдумкой. Она была родом из той части штата Уттар-Прадеш, где, по ее словам, днем, который укреплял связи между братьями и сестрами – по крайней мере, в среде кхатри, – был Бхай-Дудж. Но Бхай-Дудж собирались отмечать только через два с половиной месяца под практически безлунным небом одновременно с целой серией праздников Дивали. Никто из ее знакомых самдхин не разделял ее пренебрежительного отношения к Ракши – безусловно, не старая госпожа Тандон, привыкшая праздновать этот день вместе с соседями в своем родном Лахоре, в самом сердце еще не разделенного Пенджаба[118], и не госпожа Рупа Мера, которая рвалась проявить любые чувства во что бы то ни стало и по любому поводу. И в день Ракши, и в Бхай-Дудж она отправляла приветственные послания всем своим братьям, включая кузенов, как подтверждение своего доброго отношения к ним.
Госпожа Капур придерживалась определенных, но не догматических взглядов на все связанное с праздниками и религиозными постами; в частности, она по-своему интерпретировала легенды, лежавшие в основе Пул Мелы. Что же касается ее дочери, то проживание в Лахоре в семье Тандонов никак на нее не повлияло. Вина начала участвовать в праздновании Ракши, как только родился Пран. Что бы там госпожа Капур ни думала об этом празднике, она не стремилась охладить пристрастие своей маленькой дочери к красочным нитям, ярким цветочкам и прочим атрибутам Ракши, а когда малыши Пран и Ман приходили к ней и показывали подарки, полученные от сестры, радость, которую она демонстрировала, была не только наигранной.
Этим утром Вина пришла в Прем-Нивас, чтобы повязать Прану ракши на запястье. Она выбрала простой маленький цветочек из блестящей ткани, прикрепленный к красной нити. Накормив брата ладду и благословив, она получила взамен пять рупий и обещание покровительства, скрепленное братским объятием. Хотя Имтиаз диагностировал у Прана хроническую болезнь сердца, выглядел он, как отметила Вина, гораздо лучше, чем прежде. Очевидно, рождение дочери не усилило напряженность, в которой он пребывал, а сняло ее. Ума была здоровым жизнерадостным ребенком. Савита, вопреки предсказаниям ее матери, не впадала после рождения ни в кратковременную, ни в длительную депрессию. Погрузиться в это состояние ей мешали тревоги, связанные с болезнью Прана, а увлечение юриспруденцией служило хорошим психостимулятором. Время от времени на нее накатывали приступы страстной материнской любви, когда ей хотелось плакать от счастья.
Вина привела с собой Бхаскара.
– А где моя ракши? – спросил он у Савиты.
– Твоя ракши?
– Да, от твоей дочери.
– Ты прав! – сказала Савита, ругая себя за непредусмотрительность. – Ты прав. Сейчас я пойду и найду ракши для тебя. Или даже лучше – сделаю сама. У мамы припасены материалы на сотню ракши. А ты – ты принес Уме подарок, надеюсь?
– Да! – ответил Бхаскар. Он вырезал большой многокрасочный додекаэдр из одного листа бумаги и хотел повесить его над кроваткой Умы, чтобы она следила глазами за тем, как он шевелится в воздухе. – Я сам его раскрасил, – сказал мальчик. – Но я не старался использовать минимум красок, – добавил он извиняющимся тоном.
– Вот и прекрасно! – воскликнула Савита, поцеловав мальчика. – Чем больше красок, тем лучше. – Когда ракши была готова, Савита повязала ее Бхаскару на правое запястье, держа руку Умы в своей.
После этого Вина пошла в Байтар-Хаус, чтобы повязать ракши Фирозу и Имтиазу, как она делала ежегодно. Оба были дома и ждали ее.
– А где твой друг Ман? – спросила она Фироза.
Когда он открыл рот, чтобы ответить, Вина закинула ему в рот конфету.
– Это тебя надо спросить, – проговорил Фироз, улыбаясь. – Он твой брат.
– Ох, не напоминай, – вздохнула Вина. – На дворе Ракши, а он даже в
