Новые имена для новой жизни. Чем ближе он подходил к браку с Эвелиной, тем больше рассказывал о том, как жестоко мать обращалась с ним в детстве. Возможно, Эвелина нашла еще один повод не торопиться со свадьбой. Она не знала, сумеет ли оправдать его великие ожидания. Бальзак снова и снова умолял ее не беспокоиться. Мучительное ожидание, уверял он, скоро закончится. Его «волчок» (он называл ее так в память о волках в Верховне) прекраснее, чем когда бы то ни было, и прошлое вовсе не знаменует собой будущего. Он еще может писать и зарабатывать деньги: «Когда я думаю, что становлюсь кретином, мои способности возвращаются с еще большим блеском, чем прежде. Страх и горе – руки кухарки, которая начищает горшки и сковородки, и грубый песок, которым они натирают медь, заставляет нас думать, будто мы больны»1045. Единственную трудность теперь представляло то, что «серьезные люди начали понимать, что я больше историк, чем романист. Они перестали меня критиковать, что меня тревожит: мне нужно, чтобы меня кусали за пятки еще лет десять»1046.
Уверенность в том, что его произведения причислят к «классике»1047, очевидно, не мешала творчеству. И все же, если читать «Человеческую комедию» в хронологическом порядке, можно добраться до более отдаленных уголков и запасников музея и найти как экспонаты, вполне заслуженно забытые, так и несколько шедевров. Начался период неоконченных романов – «Мелкие буржуа» (Le Petits Bourgeois), «Депутат от Арси» (Le Député d’Arcis), «Крестьяне». Каждый из них представлял собой гигантский труд, призванный заполнить пробел в «Человеческой комедии»; но неоконченные романы вряд ли являются чем-то новым в жизни Бальзака, и неправильно будет говорить о спаде творческой энергии, не упомянув все посторонние вещи, которые занимали его время: путешествия, поиски жилья и подбор мебели для нового дома. Самое большое единичное препятствие можно измерить довольно точно: письма к Эвелине, которые с 1845 г. до его смерти насчитывают свыше двух пятых общего объема его творчества. Всякий раз, как они разлучались, он от нетерпения не мог работать. Первый признак того, что две его большие страсти – Эвелина и «Человеческая комедия» – возможно, несовместимы. Но, когда Эвелина с Анной в июле 1845 г. тайно приехали в Париж, Бальзак вдруг снова начал писать. «Тройное мученичество» «сердца, головы и дела»1048 на время подошло ко концу, как следует поступить и с мыслью о том, что брак неизбежно означал для него конец писательской карьеры.
Эвелина с дочерью остановились на съемной квартире неподалеку от дома в Пасси. Они тратили целые состояния на одежду и украшения, ходили в театр, но с родней Бальзака так и не познакомились. Когда Эвелина зашла к своему «мужу-любовнику», она застала его в разгаре работы над произведением, на первый взгляд противоречащим его состоянию. Однако выбор темы доказывает, что в то время он был счастлив и доволен. В «Мелких невзгодах супружеской жизни» (Petites Misères de la Vie Conjugale) показано, что происходит после того, как заканчивается «прилив медового месяца»1049. Бальзаковский анализ отношений, опускающихся до взаимной зависти и эмоционального манипулирования, принимает вид серии виньеток, напоминающих карикатуры Домье (особенно характерно описание загородной поездки в обществе капризного ребенка и злорадной тещи) и примечателен отсутствием практических решений. Бальзак словно говорит: вот что такое современный брак, который считается «хорошей сделкой», – прообраз того брака, какой он предсказал для себя. На тот случай, если Эвелина примет чтолибо на свой счет, в 1846 г. Бальзак, внося правку в «Физиологию брака» для шестнадцатого тома «Человеческой комедии», добавил краткую заключительную фразу: «Если я когда-нибудь женюсь… можете быть уверены, я предложу восхищенным современникам образец современного домашнего очага»1050.
У Эвелины появилась возможность испытать своего жениха в конце июля, когда они поехали в Турень осматривать замки Луары – Блуа, Амбуаз, Шамбор1051, – а затем покупать антиквариат в Голландии и Бельгии. Они расстались в Брюсселе в конце августа; Бальзак вернулся в Париж, где тратил большую часть времени на поиски дома, затем снова пустился в путь, чтобы соединиться с Эвелиной в Баден-Бадене, где он пробыл неделю. В 1845 и 1846 гг. Эвелина была настолько близко, что излучала сильное притяжение, и от одного лета до другого Бальзак превратился в полноценного туриста, а писателем бывал лишь от случая к случаю. Единственным крупным произведением того периода стала третья часть «Блеска и нищеты куртизанок», которая вышла в свет в июле 1846 г. Вернувшись в Пасси в пять утра 5 октября 1845 г., он 23 октября снова отправился в путь, чтобы встретиться с Эвелиной, Анной и Ежи в Шалон-сюр-Соне. Они провели вместе две недели, отплыли из Тулона в Неаполь, где Бальзак оставил их на зиму. (Эвелина была вовсе не так экономна, как можно предположить из ее советов Бальзаку.) Бальзак возвращался на корабле и попал в шторм. Пить было нечего, кроме шампанского. Он видел желтые воды Тибра и Арно, которые впадали в море, и осмотрел Пизу под проливным дождем. В Марселе он присоединился к писателю и поэту Жозефу Мери, дал ему урок в искусстве общения с антикварами, купил фарфора и украшений на 1500 франков и вернулся домой 17 ноября. По его мнению, Париж изменился. Знакомые виды теперь напоминали ему об Эвелине: «Писать крайне трудно… Мы должны воссоединиться. После Дрездена я ничего не сделал… Мое сердце так же изношено, как и мозг, равнодушно ко всему, что не является частью себя, а ведь еще надо зарабатывать состояние». Он отправился за покупками для Ежи и Анны, задумал спальню в доме, который еще предстояло найти, и посетил тюрьму Консьержери, где в конце третьей части «Блеска и нищеты куртизанок» повесился Люсьен де Рюбампре.
Во время той «эмоциональной ссылки» Бальзак посетил сеанс курения гашиша в отеле «Лозен», организованный психиатром Жозефом Моро. Это важная деталь, так как она дает представление о ходе мыслей Бальзака в тот период, когда в его жизни главное место занимали однообразные эмоции. Бодлер присутствовал на званом вечере в величественном особняке XVII в. на острове Сен-Луи окнами на Сену. В «Искусственном рае» он сообщает, что Бальзак презрительно хмыкнул, когда ему протянули зелье, и тут же вернул его назад: «Мысль о том, что можно думать вопреки себе, он нашел крайне отвратительной»; «В самом деле, трудно представить теоретика силы воли, этого духовного двойника Луи Ламбера, который согласился бы расстаться даже с мельчайшей частицей своей драгоценной субстанции»1052. Бальзак все же расстался с частью «своей драгоценной субстанции» и после жаловался врачу: приняв гашиш, он «не получил того, за что заплатил», а все потому, что он с ранних лет упражнял свои «органы мысли» и оказался невосприимчив к безумию. Хотя он слышал «небесные голоса», «целых двадцать лет спускался по лестнице» и «видел позолоту и картины салона в невероятной роскоши», он считал, что «ничего нового не испытал». Можно сделать вывод об обычном состоянии его психики! Его интерес к наркотику был как личным (в качестве эвтаназии, если Эвелина откажется выходить за него), так и научным. Он предвидел, что когда-нибудь откроют физические причины безумия, и даже мечтал возродить мозг кретина, создав «мыслительный аппарат», – «чудесный эксперимент, о котором я раздумываю последние двадцать лет… Если мы сумеем возродить разум, мы поймем, почему он деградирует»1053.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
