Тогда вместо некоего подобия битвы завязывалось уже настоящее сражение; это была не игра — здесь противники рисковали жизнью.
Собственно ристалище, где и велись поединки, имело в ширину пятнадцать шагов, или сорок пять футов, что позволяло зачинщикам турнира и нападающим сражаться один на один, двое на двое и даже четверым против четверых.
Ристалище со всех сторон было окружено деревянной балюстрадой, высотой в три фута, обтянутой той же тканью, что и навес. На каждом конце ристалища открывалось по два барьера, что позволяло судьям выехать на поле, а нападающим — если кто-либо из них получит разрешение короля сразиться с судьей, а не с одним из названных зачинщиков — попасть с ристалища на просторную четырехугольную площадку, оставленную слева и справа для судей, чтобы дотронуться до щита того, кого он хотел вызвать, древком или острием копья.
Судей было столько же, сколько зачинщиков, то есть четверо.
Это были:
принц Савойский, Эммануил Филиберт;
коннетабль де Монморанси;
г-н де Буасси, главный конюший, обычно именовавшийся «господин Главный»;
и, наконец, г-н де Вьейвиль, великий камергер и маршал Франции.
Для каждого из них в одном из углов четырехугольной площадки был построен маленький бастион с водруженным на нем гербом.
Два из этих бастионов — герцога Савойского и коннетабля — примыкали к фасаду дворца Турнель.
Два других — г-на де Буасси и г-на Вьейвиля — находились у самой залы, возведенной для нападающих.
На верху бастиона для зачинщиков находился балкон для королевы, принцев и принцесс; он сплошь был затянут парчой, и на нем были поставлены подобие трона для королевы, кресла для принцев и принцесс и табуреты для придворных дам.
Все это было еще пусто, но король посещал ристалище каждый день, считая мгновения в ожидании, когда оно заполнится зачинщиками и нападающими, судьями и зрителями.
IX. НОВОСТИ ИЗ ШОТЛАНДИИ
Двадцатого июня в Париж въехала не менее роскошная кавалькада, чем кортеж герцога Альбы; она также прибыла из Брюсселя по той же дороге и через те же ворота.
Возглавлял ее герцог Эммануил Филиберт, будущий супруг мадам Маргариты Французской, герцогини Беррийской.
В Экуане всадники сделали остановку. Герцог и его паж вошли в какой-то дом, где их, по-видимому, ждали, потому что дверь перед ними отворилась.
Дом стоял за чертой города, шагах в ста от проезжей дороги, и весь был укрыт зеленью.
Сопровождающие ничуть не обеспокоились отсутствием принца; они расположились по другую сторону дороги и стали ждать.
Через два часа принц появился один; по его грустной улыбке было видно, что он сейчас принес большую жертву.
Кто-то из сопровождающих тихо заметил, что пажа, с которым он никогда не расставался, при нем не было.
— Итак, господа, — промолвил Эммануил, — нас ждут в Париже. Вперед! Потом он обернулся назад, будто просил у того, кого он оставил, последней поддержки, чтобы выполнить мучительный долг, и, пустив лошадь в галоп, занял свое место во главе эскорта, растянувшегося по парижской дороге.
В Сен-Дени Эммануил Филиберт встретил своего бывшего пленника — коннетабля, явившегося к нему от имени короля, как до того он явился к герцогу Альбе, чтобы оказать жениху честь и принести ему поздравления.
Эммануил Филиберт принял поздравления учтиво, но лицо его было печально и серьезно. Чувствовалось, что он едет в Париж, оставив свое сердце где-то в пути.
Между Парижем и Сен-Дени Эммануил Филиберт увидел, что им навстречу движется многочисленный отряд: очевидно, это был предназначенный ему кортеж, и герцог выслал вперед капитана своей гвардии Робера де Ровера.
Отряд состоял из двухсот савойских и пьемонтских дворян, одетых в черный бархат с золотыми цепями на груди; вел его граф де Ракони.
Этот отряд занял место позади эскорта Эммануила Филиберта.
Когда кортеж подъехал к заставе, можно было увидеть, как оруженосец, несомненно ожидавший его, пришпорил коня и ускакал в сторону предместья Сент-Антуан. Это был гонец, посланный королем, чтобы предупредить его о приезде принца.
У бульвара кортеж повернул налево и направился в сторону Бастилии. Король ожидал принца у крыльца Турнельского дворца, держа за руку свою сестру мадам Маргариту; за ними, на первой ступени, стояла королева Екатерина со своими пятью детьми, а еще выше амфитеатром располагались принцессы и состоявшие на королевской службе дворяне и дамы.
Эммануил Филиберт остановил коня в десяти шагах от крыльца и спешился; приблизившись к королю, он хотел приложиться к его руке, но тот раскрыл ему объятия со словами:
— Поцелуйте меня, дражайший брат! Затем он представил ему мадам Маргариту.
Мадам Маргарита была одета в платье из пунцового бархата с белыми прорезями на рукавах; на ней было единственное украшение — великолепный, отделанный эмалью пояс с пятью золотыми ключами, который ей передал в Лувре торговец от имени ее будущего мужа.
Когда Эммануил Филиберт подошел к ней, щеки ее стали такими же пунцовыми, как платье.
Она протянула ему руку, и, так же как торговец в Лувре, принц в Турнеле опустился на одно колено и поцеловал эту прекрасную царственную руку.
Потом король представил его по очереди королеве, принцам и принцессам. Каждый, чтобы оказать ему честь, надел драгоценность из короба пьемонтского торговца: поскольку за оплатой никто не явился, эти украшения были сочтены подарками жениха.
Госпожа де Валантинуа украсила себя диадемой из трех бриллиантовых полумесяцев; г-жа Диана де Кастро надела арабский браслет; мадам Елизавета — жемчужное ожерелье, белее которого была ее шея, а дофин Франциск прицепил к поясу свой великолепный флорентийский кинжал, который ему удалось вытащить из дубового стола, куда он был всажен могучим торговцем.
Только Мария Стюарт не могла похвастаться своим драгоценным ковчежцем и оставила его в молельне, лучшим украшением которой он стал; через тридцать лет в ночь перед ее смертью в замке Фотерингей он примет святую облатку, привезенную из Рима, и ею она причастится в день своей казни.
Эммануил Филиберт в свою очередь представил королю сеньоров и дворян, сопровождавших его.
Это были графы Горн и Эгмонт, отличившиеся: один в Сен-Лоранской битве, другой — при Гравелине; оба они умрут спустя девять лет как мученики реформатской веры на одном эшафоте по приговору герцога Альбы, который сейчас им улыбается и ждет, когда, вслед за королем Франции, придет его очередь пожать им руки.
Это был Вильгельм Нассауский, красивый молодой человек двадцати шести лет, с лицом, окрашенным печалью (из-за нее он позднее получил кличку «Молчаливый»); его называли иначе принц Оранский, потому что в 1545 году он унаследовал Оранжское княжество от своего дяди Рене Нассауского.
