Глава VIII
ИСТОЧНИКИ АНТИДИНАСТИЧЕСКИХ СЛУХОВ
Хорошо информированный современник вспоминал фотографический снимок, приобщенный к делам Чрезвычайной следственной комиссии, которая была создана Временным правительством после падения монархии:
При первом же взгляде на фотографию, кроме фигуры Распутина бросалась в глаза фигура сидевшего в клобуке монаха, рука которого лежала на спинке стула его соседки – сестры милосердия и как бы обнимала ее. Получалось впечатление пьяной оргии, где гремит музыка и где высшее духовное лицо монашеского звания не стесняясь обнимает на глазах у всех хорошенькую сестрицу. Экспертиза, однако, установила, что часть этой карточки подложна и что рука, лежавшая на спине стула сестры милосердия, принадлежала вовсе не ее соседу архимандриту, а стоящему сзади между стульями ктитору Феодоровского собора, полковнику Ломану, весьма близкому к возглавлявшемуся Пуришкевичем союзу Михаила Архангела. Фигура полковника Ломана оказалась заретушированной и превращенной в портьеру. Рука же его, лежавшая на плече сестры милосердия и как бы ее обнимавшая, умышленно оставлена1410.
Фабрикация снимков такого рода весьма способствовала распространению самых невероятных домыслов, такие фото должны были служить «документальным подтверждением» (показательно и присутствие на «оргии» сестры милосердия, этот образ, как отмечалось выше, становился символом разложения тыла). Кто же создавал подобные «документы» эпохи?
Многие современники, прекрасно осознававшие абсурдность некоторых распространенных слухов военной поры, уже в то время задавались вопросом об их происхождении, об их авторстве. Эта тема обсуждалась и в публицистике, и в частной переписке. «Откуда берутся ложные слухи? Кто это сидит и выдумывает их?» – вопрошал в самом начале войны известный журналист. «Множество рассказов, самых нелепых; кто только их сочиняет?» – писал о том же в июле 1915 некий житель Пермской губернии1411.
Вопрос об источниках антидинастических слухов затрагивался и многими мемуаристами, и историками, часто он был связан с проблемой определения причин революции. В свою очередь, этот сюжет связан и с другой темой, вокруг которой разворачивались и разворачиваются историографические дискуссии, – проблемой соотношения «стихийного» и «сознательного» начала в событиях Февраля 1917 года1412.
В годы войны представители образованной элиты России довольно быстро отказались от господствовавшего ранее представления о том, что слухи являются чем-то архаичным, «нелепым» и «темным», что они распространяются по преимуществу простонародьем, прежде всего крестьянами, малограмотными и неграмотными. Напротив, многие современники событий, а впоследствии и историки стали полагать, что взрывоопасные политические слухи передавались «сверху вниз»: их-де сознательно генерировали образованные социальные верхи, оппозиционное «общество». В зависимости от политических пристрастий мемуаристов и исследователей соответствующее обвинение в создании и распространении слухов предъявлялось либо фрондирующей аристократии, либо политической оппозиции, радикальной и либеральной. Затем якобы слухи, родившиеся «в верхах», меняясь и адаптируясь, воспринимались «массами», «народом». Предполагалось также, что и географически слухи, возникшие в столицах, постепенно перемещались затем из политических центров страны на периферию. Хорошо информированный жандармский генерал А.И. Спиридович, опросивший в эмиграции немало влиятельных современников, вспоминал: «…что тогда “говорили” в столице, что передавалось в провинцию и что, с другими слухами и сплетнями, подготовило, в конце концов, необходимую для революции атмосферу… Здесь все упрощалось, делалось более понятным, вульгарным, скверным»1413. Правда, простолюдинов историк-генерал не опрашивал, Спиридович беседовал лишь с представителями «политической элиты», оказавшимися в эмиграции, – высокопоставленными военными, аристократами, государственными и политическими деятелями, что, возможно, повлияло на его оценку развития общественного мнения в годы войны.
О том же писали и некоторые другие современники: слухи из политических и культурных центров страны распространяются к границам империи. Житель Тифлиса сообщал в годы войны по-грузински своему соотечественнику, находившемуся в Баку: «Приехало много молодежи из столиц и из Киева. Они рассказывают такие вещи, что просто волосы дыбом становятся. Немцы, стоящие во главе чуть ли не всех учреждений в России, открыто продают нас»1414. Распространителями слухов, воспринимавшихся провинциалами как сенсационные разоблачительные новости, были в данном случае кавказские студенты, учившиеся в университетах.
Некоторые современники полагали, что невероятные слухи фабриковались в высшем обществе российской столицы. А.А. Вырубова в своих воспоминаниях приводит свидетельство своей сестры, которая обвиняла одну аристократку в распространении всевозможных сплетен. Та якобы заявила: «Сегодня мы распускаем слухи на заводах, что Императрица спаивает Государя, и все этому верят»1415. Сложно представить, чтобы представительницы высшего света выступали в роли пропагандисток, отправившихся «в народ», чтобы бунтовать пролетариев. Но и сам российский император тоже противопоставлял разлагающиеся «верхи» общества и крепкий духом патриотичный «народ», «гнилую» космополитическую столицу империи и здоровую русскую провинцию. По утверждению французского посла, царь в разговоре с ним 27 сентября (10 октября) 1915 года в Царском Селе заявил: «Эти петербургские миазмы чувствуются даже здесь, на расстоянии двадцати двух верст. И наихудшие запахи исходят не из народных кварталов, а из салонов. Какой стыд! Какое ничтожество! Можно ли быть настолько лишенным совести, патриотизма и веры?»1416 Очевидно, что Николай II подразумевал всевозможные сплетни, действительно распространявшиеся в «высшем обществе» столицы в это время.
Противопоставление патриотичной русской провинции и столицы империи, населенной предположительно честолюбивыми и психически неустойчивыми эгоистами и интриганами, еще до революции дополнялось и оппозицией здорового духом фронта и разлагающегося тыла. Царский «летописец» генерал Дубенский воспроизводил слова некоего «боевого генерала», который делился с ним своими впечатлениями: «Чем ближе к противнику, тем лучше делается настроение. В окопах люди живут прямо-таки весело, и когда бываешь там, то невольно заражаешься общей бодростью. … Но этим живут и так думают здесь, у нас. А чем дальше в тыл – тем хуже, тем сумрачнее настроение и больше слухов и сплетен. А уж о вашем Питере и говорить не стоит»1417. Показательно, что о необходимости преодоления «слухов и сплетен», исходящих из столицы империи, писало в разгар войны официальное издание Министерства императорского двора, это косвенно свидетельствует об их распространенности.
Современник событий общественный деятель и известный историк революции С.П. Мельгунов также впоследствии писал в своем исследовании об ответственности образованной элиты, фабриковавшей в годы войны самые невероятные домыслы: «И если то, что «говорили шепотом, на ухо, стало общим криком всего народа и перешло … на улицу … то в этом повинно само общество. Оно само революционизировало народ, подчас не останавливаясь перед прямой, а иногда и довольно грубой демагогией»1418. Нельзя, впрочем, не отметить, что Мельгунов во время войны и сам весьма способствовал распространению самых фантастических слухов о царской семье, взяв на себя ответственность за публикацию сомнительной книги Иллиодора (С. Труфанова) «Святой черт», которая оказала немалое воздействие на массовое политическое, а затем и историческое сознание.
Некоторые сторонники свергнутого режима, считавшие революционный переворот следствием заговора, нередко утверждали, что слухи не только намеренно распространялись, но и сознательно фабриковались оппозицией, как революционерами, так и либералами. Жандармское прошлое отдельных мемуаристов придавало их суждениям характер авторитетнейшей экспертной оценки. Так, А.Т. Васильев, возглавлявший накануне революции Департамент полиции, вспоминал: «Эти предвестники революции стремились сделать из Распутина пугало, чтобы осуществить свои сатанинские планы. Поэтому они распускали самые нелепые слухи, которые создавали впечатление, что только при посредничестве сибирского мужика можно достичь высокого положения и влияния. Чем сильнее чернили имя Распутина и чем больше преувеличивали его влияние, тем легче было скомпрометировать светлый образ Царицы и в итоге превратить русских людей в рабов Интернационала, а могучую и победоносную империю – в страну, где царствует хаос и анархия. … праздная болтовня оказалась сильнее разумных доводов. Поэтому через какое-то время люди по всей России стали верить в могущество Распутина и говорить об этом не только в гостиных и ресторанах, но и в избах, кухнях и жилье прислуги как об уже доказанном факте. Это, естественно, было использовано революционерами, чтобы поднять народ против такого положения дел, когда, как они уверяли, Россией правит порочный “старец”»1419.
