Итак, историки, подчеркивающие роль различных заговоров в подготовке и проведении Февральской революции, выделяют различные центры фабрикации слухов (социалисты, либералы и радикалы, русские масоны, германские спецслужбы). Конспирологические интерпретации истории Российской революции предлагают конспирологические схемы причин появления конспирологического сознания эпохи революции.
Нельзя также вновь не упомянуть о том, что некоторые слухи рождались, по-видимому, и в русской монархической среде.
Генерал Н.Н. Головин утверждал, что под влиянием тяжелых переживаний, вызванных войной, вера в самодержавие была подорвана даже в недрах самого правительственного аппарата, отрицательное отношение к монарху и даже к самодержавию стало всеобщим: «Только этим кризисом веры и можно объяснить ту быстроту, с которой капитулируют на всех ступенях управления представители Царской власти»1440.
Представляется, что ситуация была еще более сложной: не только чиновники, разочаровавшиеся в режиме, но и даже часть убежденных сторонников самодержавия, сохранявших монархические убеждения и после Февраля, становились критиками, а то и противниками царствующего императора и, особенно, императрицы. Многие антираспутинские слухи исходили и из монархических, крайне правых кругов, при этом влияние «старца» намеренно преувеличивалось, чтобы снять ответственность с режима, с царя, иногда даже с царицы. Некоторые убежденные черносотенцы объясняли непонятные им политические решения власти тем, что двор-де «загипнотизирован старцем», который окружен «инородцами и шпионами». Порой даже подобная позиция была окрашена в привычные для правых цвета антисемитизма и германофобии, в социальных низах она формулировалась предельно резко и грубо: «Наш Государь глуп как теленок – его окружают только жиды да немцы, которые и являются у него офицерами и воеводами», – утверждал некий приказчик в июне 1915 года; он был привлечен к судебной ответственности за оскорбление царя1441. Показательно, что, как уже неоднократно отмечалось выше, в некоторых слухах и антираспутинских текстах послереволюционной поры отдельные члены императорской семьи фигурируют в качестве положительных персонажей. Это великие князья Николай Николаевич, Дмитрий Павлович, Михаил Александрович, вдовствующая императрица Мария Федоровна1442. Иногда даже сам царь предстает жертвой действий коварной императрицы. Это также служит косвенным доказательством того, что подобные слухи появлялись и в монархической среде.
Некоторые сплетни, по-видимому, рождались в аристократических салонах, сама царица не без оснований жаловалась, что эта нарастающая фронда высшего общества остается безнаказанной. Великий князь Александр Михайлович также с возмущением вспоминал великосветских дам, «которые по целым дням ездили из дома в дом и распространяли гнусные слухи про царя и царицу». О революционизирующем воздействии этих слухов, циркулировавших «в верхах» Петрограда, писал и прекрасно знавший мир столичной бюрократии В.И. Гурко: «Между тем то, что говорилось в высшем обществе, постепенно передавалось в другие общественные круги обеих столиц, а затем, через лакейские и дворницкие, <…> облепленное грязью, переходило в народные низы, где производило уже определенно революционную работу»1443. Добавим, что сам факт циркуляции подобных слухов в «верхах» становился для узнававших об этом «низов» гарантией их достоверности.
Но важнее всего было то обстоятельство, что в эпоху Мировой войны режим сам порой провоцировал появление слухов: официальная проповедь германофобии и шпиономании готовила почву для самых фантастических измышлений об измене в верхах1444. В качестве главного внешнего врага России рассматривался «немец внешний» – Германия, а роль врага внутреннего в годы войны первоначально стали играть русские этнические немцы – «немец внутренний», или германофилы разного сорта, действительные или предполагаемые. Генералы и офицеры объясняли поражения русской армии и недостаток боеприпасов изменой при дворе и в правительстве, а солдаты подозревали всех носителей немецких имен, да и вообще обладателей всяких иностранных фамилий.
Общественное мнение в тылу также объясняло военные поражения, нехватку оружия и продовольствия, управленческую анархию происками коварного врага. Смещение нескольких генералов с немецкими именами подтверждало, казалось бы, эти подозрения. Арест и казнь в марте 1915 года бывшего жандармского офицера С.Н. Мясоедова, бездоказательно обвиненного Ставкой в шпионаже, заставили в это поверить даже многих сомневающихся. Еще до войны лидер октябристов А.И. Гучков, также не приводя существенных доказательств, утверждал, что Мясоедов был причастен к разведывательной деятельности в пользу Германии, эти обвинения были поддержаны влиятельным «Новым временем». Тем самым Гучков уже тогда пытался дискредитировать военного министра генерала В.А. Сухомлинова1445.
В этих условиях весной 1915 года вновь стали выдвигаться обвинения в адрес Сухомлинова. А после отставки Сухомлинова в июне 1915 года, после возбуждения против него следствия в июле того же года, и в особенности после ареста бывшего военного министра в апреле 1916 года, даже самые осторожные и лояльные современники готовы были поверить фантастическим слухам, общество с уверенностью провозгласило его «изменником» задолго до окончания следствия. Еще до революции не только русская периодическая печать, но и зарубежная пресса с уверенностью писала: «… если его дело будет разбираться публично, оно раскроет ужасные вещи». Бывший военный министр стал олицетворением измены, молва приписывала ему всевозможные злоупотребления и преступления прошлого, появились и получили распространение слова «мясоедовщина» и «сухомлиновщина». Сухомлинов был осужден общественным мнением задолго до суда над ним, в популярных иллюстрированных изданиях появлялись изображения генерала с петлей на шее. Число обвинений в его адрес все возрастало. Так, Сухомлинова, бывшего командующего войсками Киевского военного округа, обвиняли даже в содействии убийству П.А. Столыпина1446. Перевод же его из тюрьмы под домашний арест в октябре 1916 года усилил подозрения в адрес верховной власти. После этого многие жители страны причину военных неудач стали искать в окружении царя, и самую большую неприязнь вызывали царица и Распутин1447. Предателем провозглашали впоследствии Сухомлинова и некоторые мемуаристы, не был исключением и А.Ф. Керенский, несмотря на то что открытый суд, состоявшийся в 1917 году, после свержения монархии, не подтвердил этого обвинения, даже невзирая на серьезное давление со стороны общественного мнения и прямые угрозы революционной улицы1448.
Вместе с тем неверно было бы объяснять возникновение антидинастических слухов лишь своеобразным «эффектом домино»: дело Мясоедова порождает дело Сухомлинова, а последнее приводит к появлению слухов об измене императрицы и даже самого императора. Как видим, различные слухи о прогерманских симпатиях императрицы, о планах «немецкой партии» заключить сепаратный мир с врагом возникали еще до ареста Мясоедова. Однако решения «компетентных» военных и судебных властей, ставшие известными обществу, значительно способствовали распространению подобных невероятных слухов, официально удостоверяя их «достоверность».
Выступления в печати и в Государственной думе, подтверждавшие, казалось, справедливость слухов, не основывались на проверенных и доказанных фактах, но цензура соответствующих публикаций воспринималась как дополнительное доказательство их достоверности и провоцировала волны новых слухов. Особое значение имели выступления П.Н. Милюкова, В.М. Пуришкевича, А.Ф. Керенского и других депутатов Думы в ноябре 1916 года, воспринимавшиеся как обвинение «молодой императрицы» в измене. В многочисленных апокрифах, распространявшихся по всей стране, эти и другие обличения были сформулированы крайне резко, хотя и сами по себе выступления были необычайно дерзкими (Керенский, например, говорил об «оккупационном режиме», управлявшем страной). Тот факт, что эти обвинения выдвигали депутаты разных политических взглядов, в том числе и правые политики, также убеждал общество в их достоверности.
Уже в годы войны высказывалось даже невероятное предположение о том, что организаторы антигерманских акций по преследованию «немецкого духа» изначально сознательно преследовали тайную цель дискредитации императрицы, подобные предположения высказывали даже некоторые члены императорской семьи1449.
Фактически и сама царица обвиняла в этом Ставку и лично великого князя Николая Николаевича. Со слов А.А. фон Пистолькорс, сестры Вырубовой, которая, в свою очередь, узнала об этом от артиллерийского офицера графа С.А. Ребиндера, она сообщала царю, что прибалтийские бароны, измученные преследованиями властей во время войны, направили своего представителя в Ставку. Верховный главнокомандующий якобы признал справедливость их жалоб, но отвечал, что ничего не может сделать, ибо «приказания идут из Царского Села», т.е. обвинил в этом Николая II или (и) царицу1450.
