— Скажите, на дебаркадере М-го вокзала вы не заметили ничего подозрительного?
— Ничего. В этот поздний ночной час платформа была почти пуста. Пассажиров совсем почти не было.
— А в вагоне?
— Там было полутемно. Почти все купе были пусты. В одном только сидели три почтенных господина.
Путилин задумался.
— Скажите, господин Быстрицкий, вы не допускаете мысли, предположения, что ваша невеста, девица Коган, добровольно вышла из вагона и спряталась в вокзале этой станции.
Тот даже привскочил.
Зачем же она сделала бы это?
— Представьте, что в последнюю минуту ею овладела борьба: идти ли на этот шаг, или не идти. Как ни как — она еврейка. Голос крови в ней силен, как и в нас с вами.
— Нет, нет! Это быть не может. Выне знаете Рахили, на такую измену она не пойдет.
— Что же вы предполагаете? Ваше личное мнение?
— Ее украли. Я убежден в этом!
— Вы думаете, что родители проследили за ней?
Путилин не успел докончить. Ему подали новую карточку. Едва проглядев ее, он быстро встал.
— Мы докончим наш разговор, господин Быстрицкий, через несколько минут. Я должен принять посетителя по экстренному делу. Потрудитесь следовать за мной. Я вам укажу, где вы можете меня обождать.
Путилин внутренним ходом из кабинета провел Быстрицкого и вскоре вернулся.
Он потирал руки, что делал он всегда, когда дела начинали принимать неожиданный странный оборот.
В кабинет вошел отлично одетый, полуседой господин.
— Вениамин Лазаревич Коган, — представился он моему знаменитому другу.
Я вздрогнул, насторожился.
«Вот так штука! Коган! Да ведь Быстрицкий только что говорил о Когане, об отце исчезнувшей девушки. Неужели это он?» -подумал я.
Второй посетитель был взволнован не менее первого. Один только Путилин был беспристрастен.
— Господин Коган из М.? — спросил он.
— Да, ваше превосходительство. А вы, простите, откуда же это знаете?
Ироническая улыбка пробежала по губам великого сыщика.
— Я обязан знать всего понемногу. Чем могу быть полезен вам?
Коган хрустнул пальцами.
— Не только полезны, а можете прямо спасти меня. Я готов заплатить десятки тысяч...
— Виноват, я просил бы вас помнить, что вы находитесь не у комиссионера, а у Путилина, поэтому разговор ваш о деньгах я нахожу более чем неуместным и странным.
Миллионер-еврей из М. осекся.
— Простите, ваше превосходительство...
— Объясните, что привело вас ко мне.
— Горе, страшное горе. У меня исчезла дочь.
— Рахиль? — быстро задал вопрос Путилин.
Коган подпрыгнул на кресле:
— Как? Вы и это знаете?
Изумлению, почти священному ужасу почтенного еврея не было границ.
— Ну-с, господин Коган, потрудитесь рассказать, что такое стряслось с вашей дочерью.
Перепуганный, взволнованный миллионер начал длинный, подробный рассказ.
Он мало чем разнился от того, что было уже нам известно от Быстрицкого за исключением лишь вокзала, вагона и непостижимого исчезновения из него девушки.
— Я поклялся святой Торой, ваше превосходительство, что не допущу совершиться этому ужасу — переходу моей дочери в христианство. Я глубоко убежден, что вы понимаете мои отцовские чувства и чувства верного, чтущего свою религию, еврея. Станете ли вы осуждать меня за это?
— Ни на одну секунду. Я сам держусь взгляда, что всякий человек должен жить и умереть в своей вере. — На глазах Когана выступили слезы.
— О, я не ошибся в вас, глубокоуважаемый господин Путилин! Недаром многие из нас благословляют вас за дело Губермана, когда вы сняли с нас позорное обвинение в совершении ритуального убийства девочки.
— Ваша дочь бежала вечером?
— Да! — изумлялся все более и более М-й крез. — Я на другой день решил повезти ее за границу. Я был убежден, что там она успокоится, что угар этой первой молодой любви, обычный в ее возрасте, пройдет, что она забудет мимолетное увлечение. И вдруг все пошло прахом. Моя дочь исчезла!
Голос Когана перехватывался волнением.
— Что же вы думаете относительно этого?
— Что! Разумеется, только одно: она бежала к нему, к этому, простите, проклятому совратителю.
— Вы его не знаете?
— Нет. О, если бы я его знал! — Угроза, смертельная ненависть зазвенели в голосе бедного отца.
— Вы обращались к М-м властям?
— Обратился. Но, говоря откровенно, я плохо верю в талант наших местных властей.
— Так... так. Скажите, господин Коган, у вас много врагов?
Коган печально улыбнулся.
— Если у всякого человека, ваше превосходительство, их немало, то у богатого их особенно много. Зависть — плохой пособник дружбы.
— Среди какого населения у вас большее количество врагов, недоброжелателей: среди русского или еврейского?
Коган развел руками.
— Я затрудняюсь ответить на этот вопрос: ей богу, не считал.
— Итак, вы просите моего содействия?
Миллионер-еврей схватил Путилина за обе руки.
— На коленах готов умолять вас, господин Путилин! Отыщите мою дочь! О, если бы вы знали, как я люблю мою Рахиль!
Путилин подумал минуту.
— Хорошо. Ваше дело меня очень заинтересовало. Сегодня вечером я выеду в М.
Когда Коган ушел, великий сыщик привел снова в кабинет Быстрицкого.
— Стало быть помочь вам?
— Господин Путилин! Ваше превосходительство! Сделайте милость!
— Хорошо. Уезжайте в М. Я еду туда.
— Что ты скажешь, доктор?
Путилин стоял передо мной, улыбаясь.
— Могу сказать только одно, что мы едем в М. Остальное для меня так же темно и непонятно, как и все, за что ты берешься.
Путилин рассмеялся.
— А ты сам, Иван Дмитриевич, разве понимаешь что-нибудь в этой абракадабре?
— Нет, нет... Успокойся, доктор, не обижайся. Я... я тоже еще не начал выводить свою «кривую». Скажу тебе одно: нам надо решить уравнение с несколькими неизвестными.
— Непостижимый случай! — вырвалось у меня. — Отец обвиняет в похищении девушки «тайного» жениха, жених — отца.
Путилин посмотрел на часы.
— Время летит. Мне надо еще распорядиться. Поезжай и собирайся. В девять десять я буду на вокзале.
ПЕРВЫЕ ШАГИ
Когда я приехал на вокзал, Путилина еще не было. Вскоре явился и он.
Нос к носу, садясь в вагон, мы столкнулись с Коганом.
— Господин Путилин! — так и рванулся к моему другу миллионер.
Путилин холодно заметил:
— Хотя мы и едем в одном поезде, но помните, что встречаться мы с вами не должны. Вы не забывайте, что за нами могут следить...
— Кто? — побледнел Коган.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
