— Извините нас, — сказал Широков, — за то, что мы нарушили ваш покой. Но Дьеньи сказала, что вы не будете сердиться на нас.
— И в этом она совершенно права, — ответил Льинь Диегонь. — Вы доставили мне огромное удовольствие. Думаю, что вас побудило к этому желание увидеть человека, живущего вдали от городов, и Дьеньи указала на меня.
— Вы угадали.
— У меня только один экран. Кроме этой комнаты, вы ничего не сможете увидеть. А эта комната, — он указал рукой вокруг, — ничем не примечательна. Это моя мастерская.
Он мог бы не говорить этого. Обстановка ясно показывала характер занятий ее владельца. Всюду стояли скульптуры — законченные и находящиеся еще в работе. На стенах висели маски, совсем как в мастерской земного ваятеля. Было много картин. По тому, что они могли видеть, Широков и Синяев поняли, что Льинь Диегонь художник-пейзажист.
— Впрочем, — прибавил хозяин, — дом не представляет для вас никакого интереса. Он мало чем отличается от домов Атилли. Меньше размеры.
— Вероятно, мы оторвали вас от работы? — спросил Широков, заметив, что руки Диегоня испачканы красками.
— Это не имеет значения. — Он подвинул к экрану кресло и сел. — Если у вас есть вопросы, я готов отвечать вам.
— Вы сказали, что дом ничем не отличается от домов Атилли. Но вы, вероятно, не имели в виду, например, доставки продуктов? — спросил Синяев.
— Каких продуктов?
— Питания. Завтраки, обеды, ужины.
— Почему же? Все это мне доставляется так же, как и вам.
— Откуда?
— Из ближайшего города. Только мне приходится ждать немного дольше.
— Какое расстояние до ближайшего города?
— Не знаю точно. Километров восемьсот.
— Доставка производится на олити?
— Нет. Так же, как вам, по обычной автоматической сети. Я вижу, вас смущает расстояние. Это не имеет значения. Когда я построил этот дом, мне провели все, что нужно для доставки питания, морской воды для бассейна и всего, что мне может понадобиться. Летать в город у меня нет времени. Доставляющие механизмы достаточно мощны, расстояние их не смущает.
— Нет, — сказал Синяев, — я думал о другом. Но это не важно. Чем вы занимаетесь в свободное время?
— У меня есть большой сад. Я работаю в нем. Физический труд — хороший отдых.
— С помощью машин?
— У меня их нет.
— Ваш сад велик?
Льинь Диегонь назвал цифру, соответствующую квадратному километру.
— Такая площадь должна отнимать много времени. Например, поливка…
— Этим мне незачем заниматься. Когда саду нужна поливка, я сообщаю на станцию, и мне дают дождь.
— Я забыл об этом, — сказал Синяев. — Но уход за деревьями?
— Справляюсь, — коротко ответил каллистянин.
— А уборка урожая?
— Ее производят другие. Фрукты увозят.
— Кто?
— Не знаю. Мое дело сообщить, что время уборки наступило, а кто прилетит за фруктами, — зачем мне это знать?
Диегонь говорил как будто недовольным тоном. Можно было подумать, что вопросы ему неприятны. Но ни Широкову, ни Синяеву такая мысль даже не пришла в голову. Они очень хорошо знали, что если бы Диегонь не хотел говорить с ними, то сказал бы об этом не задумываясь.
— Как вы работаете? — спросил Широков. — Я говорю о вашей основной работе.
Как по волшебству, выражение лица хозяина изменилось при этом вопросе. Он оживился, и в тоне ответа уже нельзя было заподозрить скуки.
— Вероятно, вы подразумеваете не как, а над чем я работаю? Вот смотрите!
Он подошел к чему-то, стоявшему посередине мастерской, и откинул темное покрывало.
— Обычно я не показываю свою работу до ее завершения. Но вам могу показать.
Это была огромная картина, но выполненная не кистью, а резцом по материалу, похожему на мрамор бледно-розового цвета. Скульптура изображала лес на берегу реки. Очевидно, Диегонь пользовался красками или чем-то другим, потому что вода в реке была окрашена в естественный цвет и так прозрачна, что можно было видеть камни на дне. Деревья были еще едва намечены. Мастерство исполнения было высоким.
— Куда предназначается эта скульптура? — спросил Синяев.
— Пока никуда. Но если она понравится, то ею украсят какое-нибудь здание или комнату в детском городе.
— Я думаю, что она не может не понравиться, — сказал Широков. — Это очень красиво.
— Благодарю вас, — сказал Диегонь. — Но судить еще рано.
Он снова закрыл свою работу и подошел к экрану.
— А вы занимаетесь скульптурными портретами?
— Иногда. Но это не моя специальность. Я люблю изображать природу. — Он обернулся, словно ища что-то. — Вот, например!
Перед экраном появился небольшой бюст из черного камня. Он изображал несомненно Дьеньи, но только в детском возрасте.
— Узнаете? — спросил Диегонь.
— Да, конечно. Очень хорошо выполнено.
Художник пренебрежительно махнул рукой.
— Это не искусство, — сказал он. — Подобный портрет можно изготовить за один час. Если хотите, я покажу вам, как это делается.
Разумеется, Широков и Синяев тотчас же выразили свое согласие.
Диегонь пододвинул к экрану небольшую машину. Она была на маленьких колесиках и легко передвигалась. По внешнему виду это был прямоугольный ящик.
Художник пристально всмотрелся в лицо гостей Каллисто.
— Ваша голова, — обратился он к Синяеву, — труднее, чем у вашего товарища. Поэтому, если не возражаете, я изготовлю ваш портрет.
— Конечно, не возражаю, — ответил Синяев.
И вот меньше чем за час была создана из белого камня голова Синяева. Каллистянский скульптор действовал совсем не так, как обычно работают скульпторы. Вложив кусок камня в машину, он затем на плотных листах нарисовал голову Георгия Николаевича с трех сторон и вложил эти листы в ту же машину. Не прошло и десяти минут, как бюст был уже готов. Машина по рисункам выточила его из камня. Но первый оттиск не удовлетворил Диегоня. Он вложил камень обратно и принялся исправлять рисунки. Так повторилось несколько раз. В конце концов получился точный портрет, поражающий тонкостью работы.
— Подарите мне эту скульптуру, — попросил Синяев.
— Лучше приезжайте ко мне, и я создам настоящий портрет, — ответил Диегонь. — Мне надо узнать вас ближе. Этот бюст мертв. В нем нет выражения. Я не знаю вашего характера, вкусов. Вы для меня незнакомый человек. Сравните с портретом Дьеньи, он выполнен тем же способом.
Действительно, разница бросалась в глаза даже для неискушенного человека. Портрет Синяева был маской, очень похожей, но только маской. На лице юной Дьеньи было выражение мечтательности, которое художник, очевидно, считал характерной чертой своей племянницы. Это лицо было живым.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
