Печатается по тексту: Н. С. Лесков, Собрание сочинений, т. 6, СПб., 1890, стр. 324–338, где было опубликовано впервые в цикле «Рассказы и воспоминания». В ранней редакции этот рассказ назывался «Морской капитан с сухой Недны. Рассказ entre chien el loup. (Из беседы в кают-компании)» и был Лесковым напечатан в «Сборнике морских статей и рассказов», выходившем в качестве приложения к журналу: «Яхта. Листок для любителей морского дела» (1877, февраль, стр. 65–77, и март, стр. 113–126; рукопись этой редакции хранится в ЦГАЛИ, шифр 36–68); перепечатано в «Звезде», 1938, № 6, стр. 153–169, с послесловием А. Н. Лескова. Первоначальное заглавие (до «Бесстыдника») некоторое время было «Медный лоб». Однако это заглавие Лескову не понравилось — у какого-то писателя, по его словам, был рассказ под таким названием (письмо к С. Н. Шубинскому от 4 мая 1887 года — назв. выше номер «Звезды», стр. 168).
Переработка рассказа, кроме значительной стилистической правки, свелась к существенному сокращению — в окончательном варианте отсутствует вся вторая часть о неудачном сватовстве, зато первая часть несколько расширена. Звездочки заменены полным именем Хрулева.
Анемподист Петрович, по указанию А. Н. Лескова, реальное лицо — киевский купец и городской голова Г. И. Покровский (назв. выше номер «Звезды», стр. 169).
Некрещеный поп
Печатается по изданию: Н. С. Лесков, Некрещеный поп, СПб., 1878, стр. 3-91. Впервые: «Гражданин», 1877, 13 октября, № 23–24, 21 октября, № 25–26, 31 октября, № 27–29. В отдельном издании сравнительно с первопечатным текстом произведена значительная стилистическая правка и текст разбит на главы. В «Гражданине» непоследовательно проведено написание «козак» и «казак», «Порипсы» и «Парипсы». В отдельном издании Лесков почти всюду исправил «казак» и «Парипсы», однако в нескольких местах тексты «Гражданина» остались неисправленными. В настоящем издании всюду унифицировано — «казак» и «Парипсы».
Повесть посвящена известному историку литературы, языковеду и искусствоведу, профессору Московского университета Ф. И. Буслаеву (1818–1897). Лесков познакомился с ним в 1861 году в период жизни в Москве и совместного сотрудничества в «Русской речи». Сближение относится к июлю 1875 года во время встреч в Париже (см. письмо Лескова к Буслаеву от 1 июня 1878 года — «Литературная газета», 1945, 10 марта, № 11 (1122), стр. 3, и А. Лесков, Жизнь Николая Лескова, стр. 311–312).
В основе повести лежит действительно имевший место эпизод. См. в наст. томе, стр. 579, упоминание об истории некрещеного попа в главе пятой очерка «Епархиальный суд». Село Парипсы находится на Украине на территории нынешней Житомирской области.
Точная дата повести неизвестна: скорее всего она написана незадолго до публикации в «Гражданине», то есть в 1877 году.
Критика почти не реагировала на выход «Некрещеного попа». В «Указателе по делам печати» был напечатан пересказ повести с пояснением относящихся к ней духовных законов (1873, 1 февраля, № 3, часть неофициальная, отд. 2, стр. 78, без подписи). В «Новом времени» в очень коротком анонимном отзыве было отмечено, что «рассказ веден живо и талантливо» (1877, 23 декабря, № 655, стр. 3).
Однодум
Печатается по тексту: Н. С. Лесков, Собрание сочинений, т. 2, СПб., 1889, стр. 6-43 (цикл «Праведники»). Впервые — «Еженедельное новое время», 1879, 20 сентября, № 37–38, 27 сентября, № 39. Перепечатывалось в сборнике рассказов Лескова «Три праведника и один Шерамур», СПб., 1880, стр. 13–58, и изд. 2-е, СПб., 1886, стр. 13–58.[105]
Рассказ был написан в значительной части летом 1879 года в Дубельне (А. Лесков, Жизнь Николая Лескова, стр. 376).
Повесть открывает собою цикл о «русских праведниках» («Кадетский монастырь», «Несмертельный Голован», «Человек на часах», «Инженеры-бессребреники», «Левша», «Шерамур», «Очарованный странник» и др.), которых Лесков неоднократно, по его собственным словам, встречал в жизни. Лесков указывал своему будущему биографу А. И. Фаресову, что обличительная сторона его творчества «самое слабое… сила моего таланта в положительных типах. Я дал читателю положительные типы русских людей… Эти «Однодумы», «Пигмеи», «Кадетские монастыри», «Инженеры-бессребреники», «На краю света» и «Фигуры» — положительные типы русских людей» (А. И. Фаресов. Против течений, СПб., 1904, стр. 381).
«Однодум», как и некоторые другие рассказы этого цикла, имеют в основе реальные прототипы, и едва ли есть надобность считать, как это делал А. Н. Лесков, что «исток жажды и рвения Лескова» лежит в «Выбранных местах из переписки с друзьями» Гоголя (XV. «Предметы для лирического поэта в наше время»). См. примечания к изданию: Н. С. Лесков, Избранные сочинения, М., Гослитиздат, 1946, стр. 455.
Прототипом героя настоящей повести является солигаличский квартальный. В воспоминаниях лексикографа Н. П. Макарова читаем: «Во время моей первой отставки в 1834 и 1835 году я жил у моего дяди Мичурина, в его имении в полутора верстах от Солигалича, и хорошо знал чудака Рыжова, этого воплощения высокой честности и бескорыстия и героя рассказа г. Лескова» («Мои семидесятилетние воспоминания…», ч. I, СПб., 1881, стр. 46). «Однодум» встретил более или менее положительный отзыв «Дела» (1880, № 5, стр. 141–146, без подписи), горячее одобрение «Нового времени» (1880, 2 ноября, № 1682, стр. 4, без подписи) и «Исторического вестника» (1880, № 6, стр. 383–385, А. П. Милюков) и отрицательный отзыв <Н. Ф. Баж>ина в «Русском богатстве»: «От «Однодума» веет холодом. Когда всмотришься в Рыжова попристальнее, когда вдумаешься поглубже в его жизнь, то невольно приходишь к тому заключению, что он слишком уже ушел в себя, слишком уж заботится о своей собственной чистоте душевной, т. е., в сущности, о себе…Невольно поднимаются один за другим вопросы: есть ли у его сердце? Дороги ли ему хоть сколько-нибудь окружающие его грешные, заблуждающиеся души?» (1880, № 5, стр. 74).
В первоначальном журнальном тексте рассказу «Однодум» предшествовало общее заглавие: «Русские антики. (Из рассказов о трех праведниках)». После заглавия следовало общее предисловие ко всему циклу. В сборнике «Три праведника и один Шерамур» (1880–1886) это предисловие в оглавлении названо — «От автора к читателю», в собрании сочинений 1889 года в оглавлении оно имеет название «Предисловие». Так как циклы Лескова в настоящем издании не сохранены, воспроизводим его в примечаниях.
<ПРЕДИСЛОВИЕ>
Без трех праведных несть граду стояния.
При мне в сорок восьмой раз умирал один большой русский писатель.[106] Он и теперь живет, как жил после сорока семи своих прежних кончин, наблюдавшихся другими людьми и при другой обстановке.
При мне он лежал одинок во всю ширь необъятного дивана и приготовлялся диктовать мне свое завещание, но вместо того начал браниться.
Я могу без застенчивости рассказать, как это было и к каким повело последствиям.
Смерть писателю угрожала по вине театрально-литературного комитета, который в эту пору бестрепетною рукою убивал его пьесу. Ни в одной аптеке не могло быть никакого лекарства против мучительных болей, причиненных этим авторскому здоровью.
— Душа уязвлена, и все кишки попутались в утробе, — говорил страдалец, глядя на потолок гостиничного номера, и потом, переводя их на меня, он неожиданно прикрикнул:
— Что же ты молчишь, будто черт знает чем рот набил. Гадость какая у вас, питерцев, на сердце: никогда вы человеку утешения не скажете; хоть сейчас на ваших глазах испущай дух.
Я был первый раз при кончине этого замечательного человека и, не поняв его предсмертной истомы, сказал ему:
— Чем мне вас утешить? Скажу разве одно, что всем будет чрезвычайно прискорбно, если театрально-литературный комитет своим суровым определением прекратит драгоценную жизнь вашу, но…
— Ты недурно начал, — перебил писатель, — продолжай, пожалуйста, говорить, а я, может быть, усну.
— Извольте, — отвечал я, — итак, уверены ли вы, что вы теперь умираете?
— Уверен ли? Говорю тебе, что помираю!
— Прекрасно, — отвечаю, — но обдумали ли вы хорошенько: стоит ли это огорчение того, чтобы вы кончились?
— Разумеется, стоит; это стоит тысячу рублей, — простонал умирающий.
— Да; к сожалению, — отвечал я, — пьеса едва ли принесла бы вам более тысячи рублей, и потому…
Но умирающий не дал мне окончить: он быстро приподнялся с дивана и вскричал:
— Это еще что за гнусное рассуждение! Подари мне, пожалуйста, тысячу рублей и тогда рассуждай как знаешь.
— Да я, — говорю, — почему же обязан платить за чужой грех?
— А я за что должен терять?
— За то, что вы, зная наши театральные порядки, описали в своей пьесе всё титулованных лиц и всех их представили одно другого хуже и пошлее.
— Да-а; так вот каково ваше утешение. По-вашему небось все надо хороших писать, а я, брат, что вижу, то и пишу, а вижу я одни гадости.
