– …К избе моей примеряется, себя в ней видит. Пригрелся, а Рыжика так и вовсе с рук не отпускает. Думаю, остаться хочет. Не сегодня-завтра скажет.
– Ревешь-то чего? – я зло отдернула руку и ухмыльнулась. – Не того ли хотела?
– И хочу! – прошептала Ягода. – И хочу! Все бабье во мне криком кричит и ликует, да только разлучницей стать не хочу. Не хочу! И боюсь я его! Горяч, аж страшно становится. Петь буду!
Наверное, в самом деле полезла бы песня из счастливой бабы, да только я ей рот зажала. Да, пора в путь трогаться. Пора. Загостились.
Глава 20
Неверная жена
Безрод ехал мрачный, ни на кого не глядел. Хотя, пойми его, – мрачный или нет. Такой, как всегда, неулыбчивый и спокойный. Но мне все же казалось, будто мой муженек хмур и зол. А я и впрямь как та собака, что на сене лежит. Сама не «ам» – и другому не дам. К себе не подпускаю, от другой бабы едва не силком оторвала.
Тогда, после разговора с Ягодой, ни слова не говоря, ушла в хлевок, вывела своего гнедого, молча стала седлать. Одна, или не одна, уехала бы. Безрод, стоя на крыльце, долго на меня глядел и молчал. Брови насупил, руки на груди скрестил. И, лишь когда неспешно повела гнедого к воротам, отлепился от стены, рявкнул:
– Тычок, Гарька, уходим!
А мне, любопытной, все интересно, – уходила со двора, да за спину косилась. Как за ворота выйдет, как прощаться станет, как бросит коню под ноги мечты о собственном доме? Сивый уходил молча, сжав губы, не оглядываясь. Кроме наших, Безрод вывел из хлева только четырех лошадей из четырнадцати. Десять коньков оставил Ягоде – и седельные сумы со всем добром в придачу. Вот это подарок! Вскочил в седло, выпрямился и шагом выехал со двора, только ветер полоскал неподпоясанную рубаху. Даже не оглянулся. Я лишь головой закивала. Так должен воин уходить от разбитой мечты, только так. Одни разочарования Сивому от меня, – разбила мечту вдребезги и осколки по сторонам разметала. Он сделал свой выбор и никого не винил. Но куда увожу Сивого я? Зачем за собою тяну, в какие края? Зачем с места сорвала, в никуда, в безвестность? Ведь, даже голову в его сторону не ворочу. И он больше на меня не глядит. Даже искоса. Едет себе, задумчивый, горько ухмыляется, да назад не оборачивается. Мы не муж и жена, а соратники, – едем каждый за своим.
За весь день мрачный Безрод даже не покосился на меня. А чего ему на меня коситься? Я приветлива чисто придорожная береза, а тех берез по обеим сторонам дороги стоит целый лес. Одной больше, одной меньше – какая разница? Вечером, когда разбили стан в глубине леса, да отвечеряли, чем Лесной Хозяин послал, засобирались ко сну. Безрод и раньше по ночам не спал, днем в седле отсыпался, нынче и вовсе не уснет. Поди, холодно теперь одному? И откуда во мне это злорадство?
Почему-то мне тоже стало не до сна. Осторожно вылезла из-под шкур, ушла в лес, вроде как по нужде, зашуршала кустами. Безрод сидел спиной к огню и даже глазом на меня не повел. Сквозь ветки видела нашу поляну, костер, Сивого. Он держал что-то в руках и осторожно гладил пальцами. Только не видать, что именно, спиной к свету сидел. Поднял к лицу, вроде как принюхался, шумно потянул носом. И поник головой. А потом, гляжу, швырнул себе за спину, прямо в огонь. Не знала, что спалил, но едва не вскрикнула. Будто ножом полоснуло по сердцу. Не какую-то безделицу сжег, что-то дорогое. Спрятал лицо в колени и вроде как уснул. Но эта беспечность обманчива. Сивый не спит. Любой подозрительный шорох поднимет Безрода на ноги, и я шумела как можно уютнее, по-свойски. Проходя мимо костра, вроде как споткнулась, упала, быстренько сунула руку в костер и откатила в сторонку то, что Сивый бросил. Утром встану раньше всех, да погляжу. С тем и уснула. Одно слово уснула. Будто на камнях спала.
Встала раньше солнца, за спиной муженька быстро подползла к догорающему костру, нашарила полуобгорелую головешку, что не сгорела только благодаря мне, и быстро сграбастала. Сивый даже головы не повернул, сидел с открытыми глазами и глядел в лес. Темно еще было, плохо видно. Буду ждать восхода солнца. А когда рассвело, и я разглядела, что именно Сивый бросил за спину, как будто в невозвратное прошлое, все мое нутро перевернулось. Дура я, дура! Только себя живой считала, думала, только у меня болит. Другим напрочь отказала в чувствах, – Безроду, Гарьке, Тычку! Безрода едва с темными в один ряд не поставила! Наверное, мою рожу от удивления вдвое разнесло! Надо же, душа у человека обнаружилась! Мой дражайший соратничек спалил игрушку Рыжика, смешного деревянного зайца с огромными передними зубами. Видать, крепко запал малец в душу. Постылый муж не стал больше травиться несбыточными мечтами. Сжег прошлое бесповоротно. О боги, чего же я душу человеку травлю? Что плохого он мне сделал? Что?
Рявкнула на весь лес, подскочила к своему гнедому и махом взмыла в седло. Сивый только-только равнодушно поворачивался. Никто меня и словом не обидел, зла не причинил, а только издевательски швырнула зайца Безроду и расхохоталась. Где, Ягода говорила, лихие затаились? По дороге на полночь? Должно быть, где-то совсем близко.
Только ветер путался в волосах. Гнала Губчика во всю его лошадиную мочь. Подальше отсюда, от постылого муженька, от Гарьки, хитроглазой коровушки, от Тычка, острого на язык старичка. Гнала, куда глаза глядят. А глядели мои глаза аккурат на полночь. Серой лентой дорога змеилась под копытами Губчика, а по бокам взад неслись березы да елки. Вскакивая в седло, еще услыхала мощный рев Безрода:
– Оставайтесь на месте!
Это он крикнул Тычку и Гарьке. Даже на мгновение, сволочь, не замешкался! Махом взмыл на коня следом за мной, и за моей спиной рассыпался дробный стук копыт.
– Неси меня, Губчик, от постылого мужа, неси, горячий, далеко на полночь, по дороге, в стан лихих людишек! – шептала я в гриву.
Вот теперь можно! Теперь мы остались одни, не будет невинных жертв, и кому суждено помереть – тот помрет.
– Эге-гей! – заорала я во все горло. – А я богата, полон кошель злата! И горя не знаю, добро наживаю!
Если молва не врала, лихие не могли не услышать. Мой крик побежал далеко впереди меня, и даже Губчика обогнал. А я ревела, горла не жалела.
– Я бедовая, весела сама, доля вдовая, в золоте сума!
Лошадиный топот сзади становился все ближе и ближе. Оглянулась через плечо. Сидит в седле – спокоен, только плечом к ветру развернулся, чтоб в грудь не бил, скакать не мешал. Поводья не держит, болтаются свободно. Далеко мы от стана унеслись, пешим возвращаться – не скоро дойдешь. Только не возвращаться мне на этот раз. Ой, не возвращаться!
Дерево упало на дорогу перед самым носом Губчика, мой гнедой аж на дыбки поднялся и заржал. Уже который раз я сделала все быстрее, чем успела сообразить. Хотела в седле остаться, да стрелы подождать, только воинская выучка сама из меня поперла, не зря отец на меня столько лет потратил. И опомниться не успела, как взвилась на ноги и обнажила меч. Лихие высыпали из лесу, точно нечисть! Лишь на ком-то блистала воинская броня, остальные кутались в меха и дерюжную тканину. И началась рубка.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
