– Глазами не сверкай, – не смолчала. – И в очередь не вставай. Рылом не вышел.
Этот будет первым, кто муженьку намекнет. Ишь, так и полыхнул гляделками. Не любят мужчины неверных баб, особенно чужих, особенно если им не досталась. Друг за друга горой встанут. А Тычок, поди, еще днем всему обозу раззвонил, что я замужняя. Наверное, только слаще стала для Вылега.
Он ждал у березы. Ему, как и мне, в предутренних росах сделалось только жарко. В нас обоих кровь просто кипела, и без всяких глупых слов молодец впился в мои губы. Я ответила тем же. О боги, разве губы мужчины могут быть такими сладкими? Глаза мне заволокло жарким маревом, сердце забухало в груди, чисто кузнечный молот, и простая бабья охота полезла вовне, как сок из раздавленной ягоды. Вылег прижал меня спиной к стволу, обнял так, что вся заполыхала пуще прежнего, а из груди вырвался сладострастный стон, когда жадные пальцы легли мне на живот. Вылег поднял на руки, унес подальше в лес, у полеглой сосны осторожно поставил наземь и потянул с меня рубаху. Глаза молодого воя жадно пожирали мою грудь, аж дышать, бедный, забыл. Было от чего. Я знала, чего стою. Стянула с молодца рубаху, вышитую волками, и сама ровно обезумела. Рваными, искусанными губами припала к его устам, прильнула грудью к сильному телу и разрешила делать с собою все. Уже не думала. А мне казалось, будто не оправлюсь после гибели родных, что не оживу…
Жадные руки Вылега давили мамкину дочку, ровно ягоду под давилкой. Впрочем, не того ли хотят сами ягоды? Я млела. Весь мир перестал существовать, кроме молодого, ароматного воя и неутоленной бабьей жажды. И в целом свете я не знала силы, способной оторвать нас в те мгновения друг от друга. Ой, да много ли я тогда знала?
Закрыла глаза, ничегошеньки больше не видела и видеть не хотела. Только чувствовала и обоняла. Вдруг Вылег резко потянул на себя, я стала заваливаться вперед, и только было подумала, что самое время… как мой любовник отчего-то зарычал. Сильная рука отбросила меня прочь, я перестала что-либо понимать и в злой досаде открыла глаза. Между нами, лежащими в росяных травах, стоял кто-то третий и молчал. Темный, неподвижный, на кого-то из нас пристально глядящий. И, по-моему, как раз меня «ласкал» тяжелый взгляд. Кто?
Вылег не стал ничего спрашивать. Ему, взбешенному, стало просто все равно. Скорее молнии взвился на ноги и ринулся на третьего, который для нас двоих уж точно стал лишним. Мужчина в его состоянии может просто убить. В тот миг я тоже пожелала страшной смерти этому дураку, который изник пред нами, будто тень в солнечный денек. Все во мне кричало досадой и какой-то скотской злостью…
Если бы могла, сказала, будто они сшиблись с такой яростью, что не хватало только волчьего рычания, оскаленных клыков и клочьев шерсти, летящих кругом. Но не могла я так сказать. К своему ужасу, в темной, безликой тени узнала Безрода. И перепугалась до смерти. Не за себя. За Вылега. Все внутрях опустилось от страха. Вскочила кусать, бить, рвать, полосовать ногтями, только не дать растерзать того, кому хотела отдать свои тело и душу… но поздно. Держась за пах, теряя память от страшной боли, мой пылкий друг оседал в траву, а Сивый молча, не удостоив ни словом, ни взглядом, тихо уходил. Отчаянно заскрипела зубами, страшно выругалась, процедила ему в спину то, за что вои убивают на месте, и ринулась вдогонку с кулаками. Не оборачиваясь, муженек резко выбросил назад руку, и я расплескалась о ту растопыренную ладонь, ровно волна об утес. «Не надо, не подходи». Я сникла и оглянулась. На траве, свернувшись колечком, стонал Вылег, а меня ровно окатили ключевой водой. Ушла злость, ушла. Бросилась к славному парню, что так и не стал моим любовником, а Безрод растворился в предрассветной серости утренних сумерек.
Вылег не мог идти. Кое-как сунув его в одежду, одевшись сама, тащила бедолагу на себе, пока впереди в утренней дымке не стали проступать очертания стана. Тогда поставила Вылега на ноги и зашептала в самое ухо:
– Да, вой, больно. Знаю. Но в стан ты должен войти сам. За удальство и дух полюбила тебя. Люб ты мне.
От страшной боли молодец не мог стоять, ноги подкашивались в коленях, но упоминание о сильном духе и бабьей любви сделали чудо. Вылег пальцами прихватил бедра, как будто руками хотел укрепить ноги, зажмурился и прошептал:
– Утри мне глаза. Не вижу.
Он не смел отнять руки, а глаза заволокло едкими слезами, что текли и не спрашивали позволения течь. Я утерла глаза, еще давеча такие ясные и веселые, и поцеловала в напряженные губы.
– Ну же! Шаг!
И Вылег сделал этот шаг. Шажок. Еще там, в лесу, оглядела его пах, что стремительно наливался подкожной кровью, и мне стало жутко, невыносимо страшно.
– Ты встанешь, и мы с тобой еще спляшем! – шептала, будто заклинание. – Обязательно спляшем!
И вдруг мне все припомнилось. Холод в глазах муженька, его зазряшная безжалостная сила, ратный навык, то, каков Сивый в драке… Вылег мог никогда больше не полюбить бабу.
Мы ковыляли вперед потихоньку, по шажку. Все станет известно еще до восхода солнца. Безрода ждут неприятности. Он покалечил человека гойга, и полуночник спросит за своего дружинного не золотом.
– Помочь? – сторожевой, тот самый, что мерил меня сальным взглядом, ни о чем не расспрашивал. Сам обо всем догадался, когда мимо из лесу прошел мрачный Безрод.
– Помоги. Парней зови. Идти не может.
Быстро набежали остальные вои, подхватили на руки соратника и унесли, а я, проводив их мрачным взглядом, положила стопы к нашему концу. Знала, что Сивый не спит, но он не переставал удивлять. Не хуже меня знал, что его ждет, и мерно, спокойно правил меч. Я даже застыла. Многое хотелось ему сказать, но успела только начать.
– Подонок, мразь, ублю…
Закончить не дали, оборвали на полуслове. Нас мгновенно окружила толпа вооруженных людей во главе с гойгом.
– Ублюдок! – заревел полуночник. Волею судеб начал с того, что я так и не окончила. – Ты зачем парней мне калечишь?
Сивый и ухом не повел. Но мне ли не знать, что сейчас Безрод натянут, ровно гусельная струна, того и гляди оборвется. От криков проснулись Гарька с Тычком и сонными глазами оглядывали вокруг себя мрачное, насупленное воинство.
– Когда и где? – только и процедил сквозь зубы беспояс. Он, видимо, не собирался говорить об обстоятельствах недавней стычки в лесу. Да только все равно узнают.
– Теперь же! – вои расступились, и подле взбешенного гойга встал сам Брюст. – Только солнца дождемся.
Сивый лишь холодно кивнул. Вот ведь сволочь! Ничто в лице не дрогнуло, как будто согласился испить чару доброго вина на дружеской посиделке. Купчина сделал знак, и парни стали расходиться готовить место поединка. Дружинные Брюста уходили по-одному, бросая на Безрода страшные взгляды. А Сивый даже глаза не поднял. Ну, какая же сволочь, мой постылый! Я потянула ворот собственной рубахи. Душно, нутро будто полыхает, дышать нечем. Все смешалось в единое варево – ненависть и бабья охота… Ненавидела Безрода, и любовалась против собственной воли.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
