Презрительно покосившись на него, я шагнул назад.
– А монета? – спросил лысый.
– Один мерцал стоит хороший ужин в приличном кабаке. Дайте мне курева, чего-нибудь пожрать и оставьте его себе.
Лысый молча полез в ящик, высыпал на стол горку табака, положил обрывок папиросного пергамента, кусок хлеба, ломоть вяленого мяса и большой плод маулицы. Не поблагодарив, я ссыпал табак в кисет, а все остальное рассовал по карманам широченных грязно-серых полотняных штанов, нижняя часть которых давно истерлась до бахромы.
– Теперь гуляй-топай, бродяга… – Усатый постучал в массивную, с пятью запорами дверь, крикнул: «Все нормаль, Скоп, выпускай гаврика!» – и отпер ее.
Снаружи лязгнуло, дежуривший на внешнем посту стражник открыл дверь, я сделал несколько шагов и почувствовал легкое головокружение оттого, что под босыми ногами трава, а не булыжники внутреннего двора, оттого, что легкий ветерок непривычно холодит кожу, оттого, что лучи солнца падают на землю не через квадраты решеток… В общем, от ощущения свободы.
* * *
За три месяца до этих событий мои планы нарушил молодой и хорошо одетый подвыпивший хлыщ, который в общем зале трактира «Пивоглот» вел себя вызывающе, оскорблял хозяина, задевал обслуживающих посетителей девиц и вообще давал всем окружающим понять, что он – пуп Западного Ливия. Я таких не люблю, да и с деньгами тогда было туговато. Поздней ночью я пробрался в отведенную хлыщу комнату, сунул ему в рот кляп, привязал к кровати и обчистил. Денег оказалось не так уж и много, всего семь мерцалов, но одежда могла пригодиться. Спрятав свернутые шмотки под своей широкой рубахой, я расплатился с хозяином и ушел.
Трактир стоял на полдороге между городишкой Базикой и восточным побережьем, в лиге от которого находилось селение с романтичным названием Беляны. В этом селении жил мой старый знакомец по имени Хуансло Хит. Таких, как он, называют «скупщиками». Хита интересовали небольшие и редкостные вещицы. Уже пару лет он покупал у меня то, что разнообразными путями попадало ко мне, и в последний раз взял несколько предметов, которые я под покровом ночи забрал из Храма Благоденствия в Неготране, столице Центрального Ливия. Это было, что называется, «громкое дело», но ночной сторож Храма успел заметить меня, и потому я опасался стражников Его Пресвятейшества более обычного. Что интересно – эти предметы из Храма ни один другой перекупщик брать не согласился, слишком уж заметные. Барыги резонно опасались, что их не удастся перепродать никому на просторах Ливия. Однако Хуансло Хит дал хорошую цену. Скорее всего, у него был выход на какого-то заокеанского торговца.
И вряд ли Хит обрадовался бы мне, но так или иначе я намеревался нанести ему визит. Мне надо было отсидеться в тихом месте.
Тогда, после «Пивоглота», я не стал переодеваться, а, доверившись редко подводившему меня чутью, свернул с дороги и спрятал похищенные шмотки на берегу маленького лесного озера. У меня имелись причины, чтобы сначала пробраться в селение и разузнать, как там поживает Хуансло, не показываясь при этом ему на глаза. Шум после ограбления Храма поднялся большой, ищейки Его Пресвятейшества могли выйти на Хита. И только я, спрятав украденные вещи, вновь вышел на дорогу, как был схвачен патрулем Его Пресвятейшейства.
Выяснилось, что молодой хлыщ приходился кем-то вроде внучатого племянника градоначальнику Базики. Одежды при мне не было, шесть мерцалов не могли послужить доказательством вины, так что получалось – его слово против моего. Его, конечно же, перевесило бы, но обиженный на хамское поведение хлыща хозяин трактира подтвердил, что я ушел до того времени, когда, по словам пострадавшего, его ограбили, и что никакого свертка с чужими вещами у меня не было. В результате доказать ничего не смогли, меня лишь осудили за бродяжничество, и только.
С чем мне действительно повезло, так это с расположением ближайшего острога – совсем недалеко от места поимки. И теперь, выйдя за массивную дверь, я совсем ненадолго поддался чувствам. Наоборот, как можно быстрее припустил по дороге прочь от острога, изредка оглядываясь (ограбленный хлыщ мог разузнать время освобождения и подстеречь меня с товарищами, ежели, конечно, таковые имелись у подобного болвана).
Никто меня не поджидал. Перейдя дорогу, я миновал редколесье и вышел к берегу лесного озера, как раз неподалеку от дерева с приметно искривленным стволом, в корнях которого три месяца назад спрятал украденное. За это время какой-нибудь бродяга вроде меня мог наткнуться на тайник, но мешок оказался на месте.
Сбросив одежду, я разбежался и прыгнул с невысокого берега. Вода в озерце потемнела. Когда почти вся скопившаяся на моем теле грязь смылась, я, чувствуя себя лучше, вылез и наскоро перекусил. Стало еще лучше. Я почистил зубы тростником, свернул самокрутку, достал огниво из полотняного мешочка, принадлежавшего когда-то городскому хлыщу, и закурил. Вновь закружилась голова, и мне стало совсем уж хорошо – до того, что даже захотелось спать, хотя сейчас позволить себе отдыхать я не мог. Докурив, скомкал старую одежду, поджег ее и, пока она медленно истлевала, стал переодеваться. Хлыщ не отличался крупными размерами – как и я, так что все пришлось почти впору. Вскоре на берегу лесного озера стоял уже не бродяга в обносках, а молодой горожанин в узких брюках, цветастой рубахе свободного покроя, зеленой куртке из плотной шерстяной материи и в шикарных рыжих сапогах сафьяновой кожи, заблестевших под лучами солнца после того, как я протер их листьями. Гребень был в одном кармане куртки, бритвенный ножик в другом. Я причесался и кое-как побрился. На спине между лопаток находился еще один потайной карман, в котором когда-то хранились деньги, а теперь, к сожалению, пустой…
Можно идти. Я засыпал песком истлевающий ворох старых обносков и, чувствуя себя заново родившимся, скорым шагом двинулся в сторону селения Беляны.
* * *
Селение стояло на берегу впадающей в океан реки Длины и когда-то считалось процветающим, но, после того как река обмелела, превратившись в неприспособленную для судоходства цепь болот, делать в Белянах стало нечего. Большая часть трудоспособного населения подалась в Базику и портовые города, оставив множество брошенных домов.
Беляны встретили меня тишиной. Местные жители словно вымерли, нигде не видно ни одного человека. Я не спеша шел по середине улицы, и солнце отражалось в моих шикарных рыжих сапогах. Потом слева что-то зашевелилось, и я уразумел, что тюк серого тряпья на лавке в тени дерева на самом деле – старуха. Я приблизился и, широко улыбнувшись, произнес:
– День добрый, мамаша. А где народ?
Старуха сидела, поджав ноги под лавку и чуть покачиваясь. Из-под шерстяного платка торчал крючковатый нос, глаза были тусклыми и бессмысленными, между пальцами сжатой в кулак руки что-то белело. В воздухе вился сизый дымок.
– Мамаша! – позвал я, наклоняясь. – Слышь, что ли?
Она дернулась, подняв руку, будто собираясь ударить меня в подбородок, и я отпрянул, но оказалось, что между пальцами у нее зажата толстая, похожая на сигару самокрутка. Старуха судорожно, со всхлипом, затянулась и выпустила мне в лицо клуб пряного дыма. Ее и без того замутненные глаза подернулись пеленой. Я принюхался. Молотые стебли безумной травы, смешанные с обычным табаком.
– Понял, мамаша! – сказал я и пошел дальше.
Впереди на пригорке показались небольшой храм и что-то оживленно обсуждающая толпа. Я насторожился, но патрулей нигде не заметил. Может быть, какое-нибудь религиозное собрание, решил я и, приблизившись, дернул за рукав ближайшего селянина. Здоровенный детина с копной волос цвета соломы, из которых действительно торчала солома, медленно поворотился.
– День добрый! – негромко произнес я. – Не подскажешь, где живет Хуансло Хит?
