10
Я проснулся, когда первый солнечный луч упал в окно. Сдерживая дыхание, осторожно повернулся, стараясь не потревожить Беатрис. Она лежала на спине, ноги чуть укрыты легкой простыней, длинные, шелковистые черные волосы разметались по белоснежной подушке. Она спала, ее приоткрытый рот чему-то таинственно улыбался.
Я посмотрел на ее полные тугие груди — под нежной кожей просвечивали голубые ниточки кровеносных сосудов, небольшие соски трогательно торчали вверх. Взгляд мой скользнул по ее совершенному телу ниже, где изящный изгиб талии переходил в плавный подъем бедра, темный треугольник внизу живота чуть влажно поблескивал.
— Я красива? — услышал я мягкий голос. Оказывается, она не спала. Зеленые глаза улыбались.
— Я не знал, что ты проснулась.
— Я красива?
— Очень.
— Я была... Все было хорошо? — она прикрыла глаза.
— Ты была просто великолепна, — успокоил ее я, причем сказал чистую правду.
— Сначала мне стало страшно, — прошептала она. — Не за себя — за тебя. Ведь могло ничего и не получиться. Такое случается, я слышала. Ты и сам знаешь. Как это может быть больно, как девушка сама может все испортить. Мне очень не хотелось, чтобы это произошло со мной, я старалась, чтобы все было хорошо.
— Так оно и было.
Беатрис вновь открыла глаза и посмотрела на меня.
— А то, что ты сказал ночью — ты и вправду имел это в виду? — Чуть запнувшись, она тут же добавила:
— Нет, тебе нет нужды отвечать. С моей стороны это нечестно. Ты не должен думать, что я тебе не верю.
— На слишком уж личные вопросы я, как правило, не отвечаю, — улыбнулся я. — Но на этот отвечу с удовольствием.
Она смотрела на меня широко открытыми глазами.
— Именно это я и имел в виду. Я люблю тебя. На губах ее заиграла улыбка, она смежила веки.
— Я люблю тебя. — Она прикоснулась к моей щеке и, не раскрывая глаз, повернулась и поцеловала меня. Потом глаза ее медленно раскрылись.
— Он так великолепен, — прошептала Беатрис, — он такой сильный. Никогда не думала, что это может быть так хорошо.
Я рассмеялся. Скорее бы я лишил себя жизни, чем позволил себе разочаровать ее.
— Ну, вот и все, — сказал я, уминая землю вокруг только что посаженного последнего цветка.
Беатрис стояла рядом, прислонясь к ограде. Когда я выпрямился, она подошла ко мне и поцеловала.
— В следующий раз я обязательно помогу тебе. Сейчас, я понимаю, ты должен был сделать все сам.
— Я давно уже должен был это сделать.
— Твоей вины здесь нет, ты же был далеко от дома. — У могилы моей сестры Беатрис опустилась на колени. — Такая маленькая, — печально проговорила она, — всего тринадцать лет. Как она умерла?
— Бандиты спустились с гор, — не сводя с нее взгляда, несколько напряженным голосом ответил я, — и убили ее, мою мать и Ла Перлу, кухарку.
— А отца твоего здесь не было? Я покачал головой.
— Милях в десяти отсюда была деревенька. Он находился там.
— А ты?
— Я прятался в подвале, позади какого-то ящика, куда меня запихала сестра.
— Значит, ты видел...
— Абсолютно все, — закончил я. — И ничего не мог сделать. Когда в конце концов они меня нашли, я вырвался и убежал. К счастью, как раз в это время к гасиенде подъезжал отец вместе с генералом и его солдатами.
— Генерал? Я кивнул.
— Теперешний президент. Но все это было очень давно. Беатрис поднялась, в глазах ее я увидел блеснувшие слезы.
— Бедный Дакс, — прошептала она, — как же ты был тогда напуган!
— В общем, не так уж. В то время я был слишком мал, чтобы понимать, что на самом деле происходит вокруг меня. Другое дело отец — после случившегося он уже никогда не был таким, как прежде. Нет, он, конечно, продолжал жить, работать, заботиться обо мне. Но что-то навсегда ушло из него.
Сделав еще один шаг, Беатрис прижала свои губы к моим. Я почувствовал соленый привкус ее слез.
— Когда-нибудь, — шепотом произнесла она, — этот дом вновь оживет и наполнится детскими голосами. Голосами твоих детей. Тогда горечь твоих воспоминаний притупится.
Позади меня послышалась тяжелая поступь. Я обернулся и увидел Котяру.
— Уже второй час, — сказал он, — а Мартинеса все еще нет.
— Видимо, его что-то задержало. На обед у нас есть какая-нибудь провизия?
— Да, если вы согласитесь на то же, что было на завтрак.
Мы с Беатрис расхохотались.
— Никаких возражений. Яичница с бобами пришлась нам по вкусу.
Он направился к дому, а я собрал инструмент: лопату, мотыжку и грабли. Забросив их на плечо, я повернулся к Беатрис.
— Ты не поможешь мне донести ружье?
— Хорошо. — Она подняла его, держа дулом к себе.
— Не так. — Я повернул оружие стволом вниз. — Эту штуку всегда нужно держать в сторону от себя, опустив дуло к земле.
— Не люблю оружие и никогда его не любила. Не понимаю, зачем оно тебе здесь нужно. Тут же на мили вокруг никого нет.
— А ты видишь вон ту траву? — я показал рукой. Она кивнула.
— В ней может скрываться целая сотня вооруженных людей, а ты и подозревать ничего не будешь, пока они не окружат тебя.
— Если бы они даже и были там, то чего бы они добились, напав на нас?
— А чего они добивались, напав на мою мать и сестру — холодно спросил я.
Беатрис промолчала.
— С них вполне хватает того, что в руках у них оружие. Винтовка дает человеку ощущение власти, и количество мужчин, у которых есть оружие, растет с каждым днем.
— Кому-то из них оно необходимо, чтобы защитить себя.
— Защитить? От кого? От чего?
— От правительственных войск, занимающихся террором, — с негодованием ответила она.
— Вряд ли ты знаешь их лучше меня, — сказал я довольно сухо. — Уверяю тебя, я не знаком ни с одним, кому бы хотелось воевать. Они чувствуют себя совершенно счастливыми в своих теплых казармах, и никто из них не хочет идти в поле, где его могут запросто подстрелить.
Мы подошли к дому. Я положил инструменты на землю, взял у Беатрис ружье.
— Нет, единственная причина, по которой человек хочет иметь оружие, — это ощущение власти. Если бы мы смогли прекратить распространение его среди народа, мы тем самым предупредили бы новую кровавую бойню, которая вот-вот начнется. Не знаю, возможно, мы уже опоздали.
Мы в молчании обошли дом и остановились перед входом. На галерее нас ждал Котяра. Беатрис пошла вымыть руки, а он приблизился ко мне, держа полевой бинокль.
— Взгляни-ка. — Он указал рукой в сторону хижины Мартинеса. Я поднес бинокль к глазам, повел им вдоль линии горизонта.
— Не вижу ничего.
— Бери выше, над тем местом, где должен стоять его дом.
Я сделал, как он говорит, и тогда увидел их. В восходящих потоках воздуха лениво парили три кондора. Я опустил бинокль.
— Ну и что? На поле валяется какая-нибудь падаль. Ты превращаешься в старую бабу.
— Мне это не нравится, — упрямо сказал Котяра.
Я внимательно посмотрел на него. За свою жизнь мне неоднократно приходилось убеждаться в безошибочности его интуиции. В некотором смысле он был настоящим лесным зверем — он чувствовал опасность задолго до ее появления.
— Хорошо, — согласился наконец я. — После обеда отправимся туда. О'кей?
Он бросил на меня недоумевающий взгляд, как делал в те моменты, когда в испанскую речь я вставлял то или иное английское слово. Затем кивнул.
— Договорились.
— Мне не хочется отсюда уезжать, — прошептала Беатрис, наблюдая за тем, как Котяра грузит наши вещи в машину. — Здесь так спокойно, так красиво. — Она прижалась головой к моей груди. — Обещай мне, что когда-нибудь мы сюда вернемся, Дакс!
— Мы вернемся.
Но все это было до того, как мы подъехали к хижине Мартинеса и увидели, что там произошло. Теперь же, когда мы мчались сквозь ночь к городу, она сидела рядом со мной и дрожала. Мне подумалось, что сейчас ей вряд ли захотелось бы вернуться на гасиенду.
Я чуть скосил на нее глаза. Она сидела, завернувшись в одеяло: ночной воздух был довольно прохладен. Взгляд ее был устремлен в одну точку. Интересно, где были ее мысли? Что она чувствовала? Но больше всего мне хотелось узнать, не сожалеет ли она о том, что пришла ко мне. Но она молчала, а давить на нее я бы ни за что не стал. Ей и так сегодня пришлось пережить немало.
Было уже почти четыре утра, когда я, наконец, остановил машину у ее дома. Мы вышли, и я проводил ее до двери.
— Ты будешь осторожным, правда? — спросила она, повернувшись ко мне.
Я кивнул. Мне было ясно, что она хотела спросить о другом, более важном, но в последний момент передумала.
— Не беспокойся, — ответил я. — Я слишком люблю тебя, чтобы позволить себе какую-нибудь небрежность. Неожиданно, она обвила меня руками и заплакала.
— Дакс, Дакс, — пробивалось через рыдания, — я теперь ничего не понимаю. Я не знаю, что мне думать!
— Ты все делала правильно. А ружья должны замолчать. И никому не стоит знать о случившемся.
