— Аминь, — произнесли епископы хором, к которому также подключился и Дункан.
— Пусть всемогущий и милостивый Господь простит тебе твои преступления, если они и были совершены, и отпустит твои грехи, — сказал Браден, снова перекрестив Дункана.
И снова все собравшиеся хором произнесли:
— Аминь.
— И наконец, — завершил Браден, — пусть благословение Господне, Отца, и Сына, и Святого Духа снизойдет на тебя и пребудет с тобой вовеки веков.
В третий раз «Аминь» было произнесено так громко, что эхом отразилось от потолка, когда Браден вновь перекрестил Дункана, а затем возложил обе руки ему на голову.
— Теперь я попрошу тебя об особом одолжении, — сказал Браден, склоняясь к Дункану и убирая руки. — Обещаешь ли ты вновь подчиняться мне и моим преемникам и почитать меня и моих преемников, точно так же, как ты клялся в этом в тот день, когда тебя посвящали в духовный сан, понимая, что теперь в обмане больше нет необходимости?
Дункан улыбнулся, а по его щекам снова, теперь открыто, потекли слезы. Он положил руки в ладони Брадена и опустил голову, чтобы поцеловать перстень архиепископа.
— Promitto. Обещаю.
— Ora pro me, frater. Молись за меня, брат.
— Dominus vobis retribuat. Пусть Господь наградит вас.
* * *
После восстановления Дункана в епископстве он снова облачился в пурпурное одеяние, положенное ему по сану, предоставленное ему епископом Хью. Вечерняя трапеза прошла празднично, хотя и несколько сдержанно — в конце концов, это все же была великая суббота страстной недели, самое торжественное время Великого Поста. Пища оказалась простой, но Дункан сидел на почетном месте, справа от архиепископа, а Келсон намеренно сел слева из почтения к восстановлению Дункана в милости. Рано утром в Пасху король и сопровождающие его лица отправились вместе с епископами в собор Валорета и присоединили свои голоса к радостному хору.
— Resurrexi, et adhuc tecum sum, alleluia… Я воскрес и пребываю среди вас, аллилуйя… Ты возложил на меня Твою руку, аллилуйя… Господи, Ты подверг меня испытанию. Ты видел мою смерть и мое воскресение…
Позднее, когда месса закончилась, и все они причастились, включая людей Мак-Ардри и жителей горной деревни, Дункан с Морганом отвели членов отряда в ризницу, специально освобожденную от людей, и стали переносить через Портал. Архиепископ Браден также присоединился к ним.
Полчаса спустя они все собрались в ризнице Ремутского собора, как раз к окончанию пасхальной службы, совершенной архиепископом Кардиелем. Их прибытие чуть не вызвало панику. Внезапное появление людей в грубой горской одежде, сопровождавших Келсона, вначале было принято за нашествие местных воинственно настроенных кланов, которые каким-то образом проникли сквозь городские ворота и просочились на территорию собора, потому что Келсона в первое мгновение не узнали, так как он был одет таким же образом.
Но узнали Моргана, а затем Дункана и Брадена. А потом, когда компания расступилась, чтобы представить Келсона, гнев и страх переросли в удивление, а потом и радость. Король вернулся!
— Давайте не будем слишком волноваться и поднимать много шума, — попросил Келсон после того, как первая волна криков утихла, а один из священнослужителей предложил начать бить в колокола.
Обрадованный оруженосец Долфин спросил, следует ли ему ехать в замок, чтобы сообщить принцу Коналу добрую новость.
— Если не возражаешь, я предпочту сам сообщить новость своему кузену.
Немного притихшая, но с трудом сдерживающая эмоции процессия направилась от соборного комплекса вверх, к воротам замка. По пути к ним присоединялись другие люди, и благая весть быстро разошлась по округе. А Келсон, приближаясь ко дворцу, готовил себя к встрече с кузеном Коналом и женщиной, которая должна была стать его королевой, но теперь была женой его кузена.
* * *
Выйдя из спальни отца, Конал вздрогнул на мгновение, и тихо прикрыв за собой дверь, приложил трясущуюся руку ко лбу. Его мать как раз обмывала Нигеля, по-прежнему пребывающего в бессознательном состоянии, когда Конал зашел, чтобы исполнить свой долг: раз в день он появлялся у королевской постели. Принц испытал шок, увидев, как исхудало и стало хрупким тело, которое еще совсем недавно было таким мощным. Конал не осознавал, насколько ухудшилось состояние его отца за две недели пребывания в коме. Из-за тайных страданий от угрызений совести и чувства вины, радость Конала от его нынешнего положения словно бы померкла. Но он не мог ничего сделать или сказать о случившемся, не предав себя, даже если бы и мог вернуть Нигелю здоровье.
Ему удалось справиться с дрожью, но он все равно чувствовал себя не лучшим образом, когда вернулся в свой кабинет, залитый солнцем, собираясь просмотреть план коронации, представленный герцогом Эваном — может, рановато, но требовалось иметь план наготове, когда Нигель неизбежно уйдет из жизни. Не следовало слишком уж продлевать статус регента после того, как король умрет. Регента полагалось скорее короновать. Читая проект, Конал жевал горбушку свежего белого хлеба. Его ноги в изящных сапожках покоились на специальной скамеечке, а он сам наслаждался тем, как приятно ласкает кожу шелковистая, украшенная золотыми львами Халдейнов туника, прежде принадлежавшая Келсону. Однако он тут же поднялся на ноги, когда к нему присоединилась Росана с распущенными волосами. Она все еще казалась сонной. Росана была одета в халат из синего бархата, отороченный мехом.
— Дорогая, я думал дать тебе поспать, — сказал он, обнимая ее сзади и щекоча шею. — Боюсь, что прошлой ночью не дал тебе отдохнуть. Ты простишь меня?
Если бы он мог видеть в этот миг ее лицо, то прочел бы на нем выражение смиренной покорности судьбе, или даже снисхождение матери к ребенку, но в ее голосе ничего не отразилось.
— Мне нечего прощать, мой господин. Но я не должна была проспать все утро. Сегодня Пасха, а я уже пропустила утреннюю службу.
— Я схожу вместе с тобой, — прошептал он, поворачивая ее и целуя в губы и веки. — Я уже был на мессе, но снова пойду, чтобы нам подольше побыть рядом.
— Такая преданность, конечно, поможет тебе заслужить еще большую милость, мой господин, — ответила она, легко смеясь, когда он уловил двойное значение ее слов и еще крепче прижал к себе, целуя и лаская, словно не мог вдосталь ею насладиться.
— О, Боже, как я люблю тебя, Росана! — прошептал он, слегка отодвигая жену от себя, чтобы снова взглянуть ей в глаза. — Я хочу любить тебя каждый час дня и ночи. Я хочу наполнить тебя сыновьями! Я хочу, чтобы мы стали самыми великими правителями, которых когда-либо знал Гвиннед, и положили начало еще более великому роду Халдейнов!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
