Генерал Ермолов, можно сказать, и есть «первооткрыватель» моей теории.
– Звучит неожиданно, как и то, что есть люди, считающие вас дагестанским евреем. Они ошибаются?
Воистину, пути Господни неисповедимы…
О своих еврейских корнях слышу не первый раз. Когда-то, еще в аспирантскую бытность, услышал от якута, что я еврей. Спросил почему, тот ответил: «Ты вежливый». И добавил: «Первым здороваешься».
Когда стал писать и издавать книги, евреем меня назвали за «настойчивость» и «всезнайство». Это тоже не самое плохое, чем награждает природа тюрка… А если честно, мне иногда хочется быть евреем, жил бы легче. Больше бы сделал. Да вот, не берут они меня к себе. От тюрков же, кроме предательства и пустых обещаний, редко что вижу. Разве что клевету. Даже ваш вопрос подтверждает это.
А у евреев, по-моему, надо учиться, как они в свое время, при царе Кире, учились у нас. Взяли наши Законы (Тору) – стали свободным народом. Их царь Давид был родом с Алтая, скотовод, очевидно, выходец из Ахеменидов. Он внешне отличался от евреев – голубыми глазами, светлыми волосами. Как у меня. Во всяком случае, и Библия, и Талмуд отмечают его необычную внешность.
Может быть, и вправду во мне есть что-то ностальгическое для евреев? (Смеется.) Если так, буду гордиться этим.
Сегодня евреи, пожалуй, единственный народ на планете, восстановивший в деталях свое прошлое. И живут с высоко поднятой головой. Они возродили модель общества, которую завещал царь Кир, поэтому чувствуют себя народом, получающим от жизни то, что полагается свободному народу – добычу, а не объедки с чужого стола.
– Академик Бартольд в своих знаменитых «12 лекциях о тюрках» утверждал, что у казаков тюркское происхождение. Книгу запретили, но самого его не репрессировали, почему?
Откуда мне, бедному кумыку, знать, почему проявили лояльность к ученому, я не служил в репрессивных органах. Мой ответ будет сугубо личным. Хотя, если не изменяет память, ученый имел в виду кыргыз-казаков. Думаю, что и русские казаки, служившие в органах, о своем происхождении знали лучше академика Бартольда, с чем я сталкивался, когда выступал в казачьей аудитории. Это от самих казаков впервые узнал, что в станицах Дона, Яика или Терека сохранилась тюркская речь, она и есть родной язык казаков, их «тарабарщина».
О тюркском корне казачества знают все, кто серьезно исследовал историю Великой Степи и Востока. Возьмите Марко Поло, Рубрука, они назвали все своими именами. Иное дело «политики от науки», для тех «что начальник скажет, то правда». Смею утверждать, не забыли свой родной язык казаки Дона, Урала, Северного Кавказа, сам слышал их речь, их песни.
Сомневающимся советую почитать повесть Льва Николаевича Толстого «Казаки», где черным по белому написано, как говорили казаки между собой – по-татарски. Повесть издана в середине рокового XIX века, когда казаков, как и гаучо, начали методично «выпалывать» из истории. Те же самые тайны на Украине, где опять-таки в XIX веке народ потерял «ридна мову», «родную речь». Лишь Западная Украина сохранила ее, гуцулы. Правда, в ней уже много славянских и латинских слов, но кумык понимает.
Западная Украина первой в «перестройку» вспомнила волю, дух (рух), который отличает вольный народ… Что тут сказать? С Богом. В IV веке (372 год) Украина стала Украиной, а в жизни все возвращается на круги своя. Мрак невежества не вечен.
Рух не забыли, а это компас.
– Тогда такой вопрос – зачем вы пишете книги? Чего хотите добиться?
Трудный вопрос… Зачем человек уходит в дорогу? В «Полыни Половецкого поля» я ответил эпиграфом. Приведу его полностью:
«Эту книгу не надо читать тому, кто не знает пьянящего запаха полыни, будоражащей кровь емшан-травы. И тот, кто в вороном коне не видит гарцующей красоты, а в степной песне – услады сердцу, пусть тоже отложит ее, и он не поймет автора. Пожалуйста, не берите ее и те, кому не интересно прошлое и будущее, кому безразличны предки и потомки. Она не для вас».
Тот эпиграф отношу ко всем своим книгам, всему творчеству… Я пишу для себя, потому что хочу знать правду о себе, своем народе, своей стране. Только правду, какой бы она ни была. С моей точки зрения, именно забвение исторической правды привело нас к кровавым конфликтам, которым не видно конца. Нормально ли: брат пошел войной на брата… В том же армяно-азербайджанском конфликте вижу войну братьев, забывших родство. Ведь в тысячах азербайджанцев течет армянская кровь, в тысячах армян – азербайджанская, о чем свидетельствует история и еще недавние межнациональные браки. Оба народа обмануты ложью. Забыли исток родного эпоса.
А достаточно обратиться к великолепному армянскому сказанию «Сасна црер», чтобы увидеть его алтайские корни. Разумеется, речь не о тюркских именах братьев – Санасар и Багдасар, а об их жизни и подвигах: чего, скажем, стоит эпизод с обретением коня, меча-молнии, чудесных доспехов. Конь давал советы Санасару, он помогал истреблять врагов. А откуда конь у армян? Да еще говорящий те же самые слова, что у тюрков Древнего Алтая?..
И в моем Дагестане братоубийственная вражда. Сердце сжимается от боли, стоит увидеть, что происходит там, стоит услышать спор, чей народ древнее. Спорят, вместо того чтобы вспомнить былое – когда были единым народом Кавказской Албании, жившим во имя торжества веры в Бога Единого… Как объяснить людям, что они братья?
Задача! И очень важная. Для того пишу свои книги. Хочу словом остановить кровь, льющуюся на священную землю Кавказской Албании.
Глава V
Одна из древнейших рунических надписей. Серебряная чаша. V–IV вв. до н. э. Курган Иссык. Казахстан
Наскальные изображения тюркских священнослужителей. 1-е тыс. до н. э. Алтай
Тайна пустующих храмов и библиотек
Исповедь после исповеди
Казанский кремль – образец тюркской архитектуры
Инквизиция. Святой Доминик сжигает книги еретиков (художник – П. Бурругете)
Наконец, подошла моя очередь, я опустился на колени, склонил голову и произнес негромко:
– Грешен я, батюшка, грешен перед Господом Богом. Примите мою покаянную исповедь, отпустите грехи…
Долго ждал я этой благостной минуты покаяния, давно чувствовал в себе скверну, вошедшую в плоть и мешавшую мне жить, жаждал, чтобы нечистый вышел и освободил душу мою… Было что порассказать святому отцу, было в чем покаяться. Ибо грешен я.
Однако минуты через две-три возникло ощущение, что слова мои улетали куда-то и терялись без эха под холодными сводами храма. Ощущение усилилось, когда батюшка, на вид совсем молодой, но уже с заметной одышкой, сидевший, чуть развалившись рядом на стуле, невпопад задал дважды один и тот же вопрос: «Как имя твое?», но по имени ни разу не назвал. Потом спросил, есть ли дома икона, венчался ли я с женой? Получив, естественно, отрицательные ответы, он опустил мне на голову накидку из тяжелой плотной ткани и, кажется, перекрестил, что-то бормоча себе под нос.
Вот, собственно, и вся исповедь.
Я встал, поблагодарил и пошел к выходу из храма – голова кружилась. Покаяния не получилось, хотя грехи мне были отпущены.
В Бога я верил всегда, в чем заслуга бабушки, царство ей небесное… Вслух, правда, не признавался. Все поколение мое не признавалось – не принято. Боялись. Жили, учились, работали. И комсомольцами были. Однако когда привычная жизнь сломалась, когда «перестройка» закружила, ожесточила страну – задумался. Так ли жил? Не обманулся ли? Тогда и ощутил в себе скверну: непреодолимо стало желание исповедаться, чтобы смыть прошлое и очистить себя от не своих грехов, ставших уже своими.
С волнением, с ожиданием чуда, которое излечит меня, поехал я на Валаам, этот северный Афон православия, поехал не просто с туристами – в группе московских паломников.
Сначала складывалось как нельзя лучше, улыбка восторга не сходила с моего лица. К счастью, я не очень-то знал тогда о религии, она жила во мне как бы на верхнем этаже сознания. Скорее в мечтах и иллюзиях… То паломничество было порывом не разума и не души, скорее данью моде, но оно стало первым шагом по скользкой дороге духовной темы, которую одолевал я всю жизнь, осваивая просторы тюркского мира. Возможно, оно разбудило во мне дремавший интерес к вере, о которой рассказывала бабушка. Тем дорог мне этот старый очерк, который захотелось перечитать и немного поправить. Снова Валаам, но уже другими глазами – с другим знанием дела.
…Из тогда еще Ленинграда теплоход «Короленко», арендованный Подворьем Валаамского монастыря, отошел по расписанию. Моросил дождь, низкое пасмурное небо опускалось к самой Неве, но погода не смущала. Все паломники, молча, собрались на верхней палубе и чего-то ждали. Сколько было среди нас истинно верующих? Сказать не берусь. Человек пять наверняка, с отрешенными, сосредоточенными лицами стояли они. Остальные шестьдесят – зрители, заблудшие овцы (не я ли такой?), ищущие своего пастыря и желающие замолить грехи. Каждый пытался выглядеть святошей, смиренным, тихим, на самом деле же мы просто не знали, как себя вести.
