Кажется, она тогда ему поверила. Села рядышком с сэром Эдвардом и приняла его комплимент с благодарностью, на какую только была способна. Во всяком случае, если такое вообще происходило, то Элинор так и сделала.
* * *
Но были, однако же, и такие, кто гораздо более отчетливо запомнил все, что произошло, и вспоминал об этом даже спустя годы. По крайней мере, одна из свидетельниц этих событий могла оживить их в памяти настолько ярко и отчетливо, как будто бы они случились вчера. Она была абсолютно уверена, что никогда их не забудет.
В своей келье в Хадлстоун Маноре сестра Тереза просидела несколько часов, вся дрожа. Холод пробрал ее до самых костей, до глубины сердца, и она сильно проголодалась, но знала, что не может быть никакой возможности оправиться от тягостных впечатлений, пока не настанет утро.
А когда настало утро…
Даже тогда она знала, что путь от святости к человечности не будет таким легким для того, кто зашел так далеко в поисках Небес, но ведь она н никогда и не искала легких путей. Хотя голод и холод начали причинять ей такие страдания, каких она не знала в течение всей своей исключительной жизни, она была уверена, что сможет перенести эти страдания. Другие муки исчезли, как бы соблюдая равновесие. Ее стигматы исчезли. Раньше сестра Тереза с гордостью носила свой постоянно обновляемый терновый венец, а теперь на лбу не осталось ни малейшего следа или шрама.
Достопочтенная Матушка и сестра Клер не хотели признать это чудом, но Тереза знала лучше них.
Она знала также, что величайшее чудо из всех, давшее ей волю отвергнуть Небеса, никто никогда не понял бы, кроме нее самой. Н о том, как оно произошло, она никогда и никому, пока жива, не скажет ни слова.
Габриэль исчез навсегда, в этом она была уверена. Сестра Тереза поняла также, что он вовсе не был никаким Небесным посланцем, а ведь она раньше всегда верила в это и ожидала его, но не был он и орудием Сатаны, как она некогда решила.
По правде, Габриэль был таким же невинным, как и любой другой ребенок. И тем, что он прошел огонь и славу, он смог вызвать иной огонь, который чуть не спалил душу сестры Терезы. Она теперь почти остыла, а то, что сгорело до угольков и золы, магическим образом восстановилось. В ней осталась жизнь.
Жизнь нелегка, но прожить ее можно. Сестра Тереза доказала это тем, что прожила ее настолько хорошо, насколько могла, и теперь она продолжала доказывать это, и ей было суждено это доказывать еще в течение многих лет.
* * *
Тем временем, волки бежали так, как они делали это всегда, безостановочно и безнадежно, непредсказуемо. Они были вервольфами, беспокойными существами, тревожными, буйными, вечно не знающими покоя.
Они мчались, охваченные гневом и радостью, освобожденные от любого знания, которое должно вернуться с сознанием и мыслью, с памятью и страхом. Где бы их ни видели, те, кто любит мир таким, каков он есть, отворачивались и смеялись над обманом, который несли их тени, но дети, которые еще не начинали задумываться, волшебный это мир или нет, произносили вслух строки старинных стихов и содрогались в сладостном ужасе.
Детьми были те, кто имел на это право. Лондонские вервольфы были свирепыми и реальными, они являлись врагами всего человечества, но страх перед ними требовался только трепетный, недолгий и сладкий, потому что, в конце концов, их не следовало страшиться так, как люди когда-то страшились всего их племени.
Их, может быть, нужно было жалеть, за их бессилие и за всю их судьбу. И они это знали, в глубине души все знали это.
* * *
Однажды, прошло совсем немного времени после того, как он спускался в Ад, Пелорус наблюдал, как чей-то экипаж остановился у моста Воксхолл. Он подождал несколько минут, пока пробка в уличном движении не рассосалась, и тогда ступил на мост и направился к этому экипажу. Кучер немедленно заметил его и наблюдал за его приближением, не проявляя ни радости, ни враждебности.
— Привет, Перрис, — поздоровался Пелорус, поравнявшись с ним. На минуту он остановился, взглянуть на брата, который довольно вежливо ему кивнул, и повернул голову, посмотреть на проезжающего мимо кучера фургона, тот громко выругал его за то, что Перрис загородил дорогу.
Пелорус залез в карету и уселся напротив Мандорлы. Когда Перрис тронул лошадей, Пелорус привстягнулся, чтобы смягчить неизбежный толчок.
— Оружие у тебя с собой, я полагаю? — спросила Мандорла, явно развлекаясь.
— С собой. — невозмутимо ответил Пелорус. — Я ведь не то, что бедняга Лидиард, и у меня не будет искушения разрядить его, если на меня нападут.
Мандорла тихонько рассмеялась.
— Все кончилось, — напомнила она. — Нам больше нет нужды быть врагами, по крайней мере, на некоторое время. Ты снова победил, хотя я едва ли понимаю, как тебе это удалось. А что до бедняги Лидиарда… Я всего лишь помогла ему увидеть, что с ним стало, и я не стала бы слишком ему вредить. Только когда тот, другой, явился его требовать и довел Амалакса до безумия, Лидиард оказался в настоящей опасности. Этот мальчик не мог мне понравиться, но я никогда не желала ему ничего дурного.
— Слышал я, как ты говоришь то же самое о других людях. — усмехнулся Пелорус, — Но частенько это не спасало их от того, чтобы вляпаться в неприятности. Ты обладаешь злосчастным умением причинять больше зла, когда не намереваешься этого делать, чем когда собираешься.
— Не стоит пытаться меня задевать таким образом. — с упреком проворчала она, — Я не хуже тебя знаю, что, когда тебе удается перечить мне, это причиняет тебе такую же боль, как и оскорбляет меня.
— А тебе не следует пытаться играть со мной таким образом, ведь я не хуже тебя знаю, что это вовсе не делает тебя счастливой. — ответил ее брат, — Уж на этот-то раз тебе не в чем винить меня, я совершенно ничего не сделал.
— Ты недооцениваешь свою удачу. — покачала головой Мандорла. — Дошел до меня слух о том, что произошло в Египте, а ведь я знаю, ты не пострадал бы из-за ничего. Если по воле Махалалеля ты подвергся риску, это могло случиться только из-за того, что Сфинкс, в гневе и смятении, чуть не убил Таллентайра. Если бы ты только это допустил…
И потом еще, ты же не мог не посылать предостережения Лидиарду, разве не так? Ты был вынужден немного дольше, чем необходимо, удерживать его подальше от моей нежной заботы и помогать ему кое-что понять. И в самом конце Сфинкс отыскал способ ответить Пауку, не вступая с ним в конфликт, столько же через Лидиарда, сколько и с помощью Таллентайра. Ты даже не имеешь понятия, насколько мир был близок к уничтожению гневом ангелов, и если бы не ты, клянусь, я могла бы нарушить равновесие.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
