— Привет, па. Привет, ма.
У Шарлотты вырвался пронзительный крик. Она бросилась вперед бегом и с размаху упала на грудь блудному сыну, стискивая и целуя его, то отстраняя, то снова прижимая к груди. Она бормотала что-то о том, как заждалась, как не чаяла увидеть его снова, как любит его. Она спрашивала, почему он не писал и что заставило его вернуться. Она не позволяла ему вставить ни слова. Чуть позже руки отца сомкнулись вокруг них обоих. В довершение ко всему послышались дикие вопли из-за угла дома, и оттуда галопом вылетели Айан и Люк. Они неслись с такой скоростью, что налетели на всех троих и едва не опрокинули их в пыль.
Хантер крепко зажмурился и просто позволял тискать себя и хлопать по спине, ощупывать и прижимать к груди.
— Я вижу, в этом пироге уже не найдется места для самого маленького орешка.
Обернувшись через плечо, Хантер увидел Камиллу, застенчиво остановившуюся в нескольких шагах от дружеской свалки. Семья потеснилась, позволив ей вклиниться и попасть в объятия старшего брата.
— Благослови тебя Бог, сынок, и добро пожаловать домой!
Одной рукой обнимая за талию мать, а другой — отца за плечо, Хантер позволил им увлечь себя в дом. Когда они уже были в дверях, сзади раздалось:
— С возвращением, мистер Мак-Кракен!
Во дворе, как по мановению волшебной палочки, возникли все три наемных работника ранчо. Тот, что его приветствовал, так и явился с мотком веревки в руках.
— Хорошо, что вы вернулись, мистер Хантер, сэр, — добавил второй.
— Я так и знал, что вранье все эти истории про вашу смерть, — ухмыльнулся третий и вскочил в седло, собираясь отправиться с каким-то ранее данным поручением.
Хантер не верил своим ушам. Сэйбл оказалась совершенно права: его принимали с распростертыми объятиями, его не упрекали ни в чем.
— Ты что-то похудел, — тревожилась мать.
— Да перестань, ма, — запротестовал он, улыбаясь. Никто не сказал ни слова про слезы на его глазах.
— Ее зовут Сэйбл, знаешь ли.
— Что? — удивился Эндрю, сдвинув густые брови.
Шарлотта не подняла глаз от рубашки, которую шила. Яблоня, под которой она устроилась, была развесистая и тенистая. Звонкий стук молотка долетал со стороны реки и сюда.
— Это я к тому, что наш сын во сне повторяет ее имя.
— Откуда ты знаешь? — прищурился Эндрю, задержав руку с дымящейся трубкой на полпути ко рту. — Небось прокралась к нему в спальню и потихоньку лила слезы над сынком? Так не годится, Шарлотта. Он теперь взрослый парень и сам может поправлять себе подушку.
— Знаю, знаю! Но мне все время кажется, что однажды утром я проснусь, а Хантера нет, и все это был просто сон. — Она всхлипнула, не переставая, однако, класть на ткань ровные, по струнке, стежки. — Как я могу не переживать за него? Ведь я его мать, Эндрю. После всех этих лет…
Сообразив, что сейчас последуют слезы, тот подсел поближе, привлек жену к себе и погладил по щеке. Справившись с собой, Шарлотта снова принялась за рубашку.
— Я знаю, каково тебе, — сказал Эндрю после долгого молчания. — Я и сам беспокоюсь за него до сих пор.
— Сколько же горя бывает порой отпущено на долю одного человека!
— Ты не спрашивала его, кто такая эта Сэйбл?
— Я не посмела. Порой — когда ему кажется, что никто не видит, — он смотрит вдаль с такой тоской в глазах, что хочется обнять его и погладить по голове, как в детстве. Вот только он и впрямь уже взрослый. — Шарлотта вздохнула, переменила нитку в игле и украдкой отерла слезу со щеки. — Чем мы можем помочь ему, Эндрю?
— Только своей любовью.
— Так кто она такая, парень? — спросил Эндрю за спиной Хантера, рука которого с зажатым в ней молотком застыла над головой.
— Ее зовут Сэйбл Кавано.
С этими словами он так стукнул по гвоздю, что вогнал его в доску одним ударом.
— Насколько я понимаю, ты сбежал от нее. А можно как-нибудь это исправить?
— Да… нет… не знаю!
Отбросив молоток, Хантер спустился по приставной лестнице и присел рядом с отцом на скамейку. Вытянув из кармана скомканный платок, он вытер разгоряченное лицо и влажную шею.
— Ты прав, я сбежал от нее. Она вернула меня к жизни, она любила меня, а я… я просто сбежал.
— Сбежал, не попрощавшись, или оставил ее с мыслью, что вернешься? Пари держу, ты взял с нее обещание ждать, — фыркнул Эндрю. — Значит, она любила тебя… Не настолько ли сильно, чтобы позволить тебе наградить ее ребенком?
Хантер багрово покраснел, что случалось с ним крайне редко.
— Ага! А я-то думал, ты набрался ума за те пять лет, что слонялся по индейской территории.
— Да уж, ума у меня не прибыло.
— И ты говоришь, она до сих пор тебя любит?
— Очень может быть.
Это прозвучало с уверенностью, которая понравилась Эндрю.
— Я здесь благодаря ей, — задумчиво продолжал Хантер. — Она каким-то образом ухитрилась показать мне, во что я превратился за пять лет. И я понял, что меня ждет, если я не вернусь к людям.
— А теперь?
— Теперь? — горько усмехнулся он. — Теперь я пропадаю без нее. Если бы я чувствовал, что окончательно разобрался со своей жизнью, я бросился бы назад сломя голову. Но я слишком долго был вдали от вас и должен заново привыкнуть жить в семье. Только тогда я буду иметь право предложить ей свою руку и сердце.
Эндрю волей-неволей округлил глаза. Так, значит, его сын оставил любимую женщину, даже не намекнув ей, что собирается когда-либо жениться на ней?
— Не смотри так, па. Я хотел быть уверен, что сумею жить среди людей. Что за радость связать жизнь с человеком, который так долго прятался от жизни, что совсем отвык вести простую житейскую беседу?
— Помнишь того волчонка, которого ты подобрал как-то на охоте? Тебе тогда было лет шесть или семь, и я часто брал тебя с собой. — Хантер кивнул, и глаза Эндрю потеплели. — Я разрешил тебе оставить волчонка. Он был для тебя просто щенком и скоро впрямь стал веселым, добродушным зверенышем.
— Добродушным, как же! Когда он был голоден, он буквально выволакивал меня из кровати!
Эндрю только засмеялся.
— А когда он вырос, ты заставил меня отпустить его.
— Потому что в душе он оставался диким зверем и имел полное право жить среди себе подобных.
— И все-таки мне было обидно. Прошло много времени, прежде чем я забыл его.
— Зато он не забыл тебя. Однажды я заметил его на задах дома. Насколько я понял, он искал тебя по запаху. К тому времени это был настоящий хищник, с внушительными белыми клыками, явно вожак стаи. Однако он вернулся сюда, потому что помнил руки, которые выкормили его.
Хантер живо представил себе красавца волка с серебристо-серой шкурой, который так любил облизывать ему лицо шершавым, как терка, языком.
