Потом он привез их в красивый пригород, весь застроенный аккуратными двухэтажными коттеджами.
— Здесь живут некоторые из гитлеровских преступников, сбежавшие из Германии и укрывшиеся от правосудия после Второй мировой войны. Жил здесь и Эйхман, которого израильтяне выкрали, судили и казнили.
И еще недавно жил доктор Менгеле, тот самый, что проводил в Освенциме свои опыты[115].
Илизаров сурово хмурился, Лиля задохнулась от возмущения. Видеть место, где спокойно и с комфортом доживали свой век враги рода человеческого, где они гуляли в пышных рощах, вспоминая свои изуверские «подвиги», — было просто невыносимо.
* * *Когда они вернулись в гостиницу, Лилю ждал звонок из Нью — Йорка. Звонила Изабелла:
— Лиля, ваш муж просил срочно разыскать вас. В Москве тяжело заболел ваш отец. Алеша вылетел туда и сказал, чтобы вы тоже срочно прилетали.
У Лили сердце оборвалось, она заплакала и сказала Илизарову:
— Мой папа при смерти…
Он тоже поник головой, посидел рядом и сказал в утешение:
— Может, обойдется. Я вот как болел — сердце останавливалось. А теперь здоров. — Потом, чтобы хоть как-то ее утешить, добавил: — Давно собирался тебе сказать: можете писать с Френкелем книгу, материал у вас хороший… Ну, не плачь, может, все-таки обойдется.
Она отрицательно покачала головой:
— Нет, я знаю, не обойдется.
— Сколько лет-то отцу?
— Уже за восемьдесят.
Илизаров задумался, помолчал, а потом сказал:
— Знаешь, дочка, больше восьмидесяти не надо.
16. Две смерти
Павел Берг умирал. Смерть он ждал давно и старался представить себе — как это будет? Любитель анализировать все на свете, он и тут, с оттенком научного интереса, говорил Августе:
— Поразительно, как живой человек в момент смерти в одну секунду превращается в простой набор химических соединений — в ничто! Об этом еще Герцен сто лет назад писал. Старики все думают о смерти и все по — разному: некоторые боятся умереть, другие призывают смерть. Леонардо да Винчи писал: «Когда я думал, что учусь жить, я учился умирать». А великий Альберт Эйнштейн сказал: «Умереть — это тоже интересно». Мне вот тоже любопытно.
Августа не любила говорить о грустном, всплеснула руками:
— Не знаю, что уж такого интересного и любопытного в том, что так тяжело. Все это ужасно!
Павел боялся не смерти, а старческой немощи и маразма. Он часто повторял строки Тютчева:
Как ни тяжел последний нас —Та непонятная для насИстома смертного страданья,Но для души еще страшнейСледить, как вымирают в нейВсе лучшие воспоминанья…
Несколько лет назад они с Августой в шутку составили список болезней, которых у них пока еще нет. На первое место поставили «старческий маразм». А он так и не появился.
Они смеялись:
— Может, маразм у нас давно уже есть, именно поэтому мы его и не замечаем…
Время пощадило мозг и душу Павла, его жизнь обрывалась не резко, он сохранял здравый рассудок и силы, только стал говорить не очень внятно и реагировал на всё замедленно. О похоронах они никогда не говорили. Зачем? Придет время, и все произойдет, как должно произойти.
Недавно у него стала нарастать одышка и по телу разливалась необычная слабость — сердце сдавало. Приближалась та самая «истома смертного страданья». Августа вызвала участкового врача. К ее удивлению, пришел Рупик Лузаник, друг Лили. Она даже воскликнула:
— Как?! Вы, профессор, теперь стали участковым врачом?
— Бывший профессор, бывший, — грустно отозвался он.
— Нет, вы профессор и всегда будете профессором.
— После того как коммунисты выжили меня, я про должности и звания забыл.
Павел слышал их разговор, нашел в себе силы слабо улыбнуться Рупику:
— Спасибо, что пришли, профессор. Я все равно верю в ваш будущий успех в Израиле.
— Успех… Я перестал думать об этом. Это Бог испытывает меня, мою веру в Него, как испытывал верного Иова. Если Бог даст, власти меня отпустят.
Рупик внимательно осмотрел больного:
— Надо вас класть в больницу.
— Зачем? Чтобы обследовать и оживлять, когда остановится сердце? И так уже половина мочи уходит на анализы. Нет, я устал жить, потерял волю, ушла радость жизни. Надоела мне бессмысленность существования и старческие недомогания. По утрам мне даже не хочется просыпаться. Я уже ни на что не гожусь, я должен умереть. Это зов природы.
Августа хорошо знала его железную волю и логику и тоже не хотела отдавать его в больницу.
— Хочу, чтобы Павлик оставался у меня на руках… — Она избегала слова «умер».
Павел посмотрел на нее со слабой улыбкой:
— Спасибо, моя дорогая. Единственное, о чем думаю, — мне жалко покидать тебя, оставлять одну. Как-то ты будешь?..
Но Августа во второй раз переживала кончину мужа, помнила, как сказала Семену: «Как я буду без тебя?», а он ответил: «Будешь как все».
Потом состояние Павла ухудшилось, несколько дней он лежал, тяжело дыша, с закрытыми глазами. Когда он увидел рядом Алешу, а потом приехала и Лиля, он заставил себя слабо улыбнуться:
— Дети… мне пора… берегите Авочку…
Лиля старалась не плакать, Алеша поражался тому, как стойко держится мать. Они сидели около Павла, подносили ко рту поильник, прикладывали ко лбу резиновый пузырь со льдом. А в соседней комнате метался из угла в угол Саша Фисатов.
— Дядя Павел, дядя Павел, не умирай, не умирай… — Шептал он сам себе.
Долгая жизнь Павла Берга стала олицетворением жизни евреев в Советской России. Он прожил эпохи становления, развития и крушения надежд русских евреев в борьбе за равные права в стране, которую они любили, но которая не любила их. Это была большая и благородная жизнь. И теперь она уходила.
Павел хрипел, шептал что-то. Августа наклонилась, расслышала:
— Зеленая волна… смыкается…
Тело дернулось и застыло, наступил тот самый момент превращения в ничто, о котором говорил Павел… Августа и Лиля тихо рыдали, Алеша постоял несколько минут и закрыл глаза Павла. В этот момент ему пришли на память есенинские строки:
Все мы, все мы в этом мире тленны,Тихо льется с кленов листьев медь…Будь же ты вовек благословенно,Что пришло процвесть и умереть.
* * *
Теперь надо было организовывать похороны, Алеша собирался обсудить это с Сашей Фисатовым, но семидесятилетний Саша, много раз сам видавший смерть в глаза, испуганно смотрел через дверь на мертвого.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
