дура, – достаточно глупая для того, чтобы предостеречь меня от возможных “заражений”, к примеру, “лабиальным лезбионитом”. Лабиальный лезбионит!), но это не давало Люсетте основания разыскивать Андрея в городе и сообщать ему, что она состоит в дружеских отношениях с человеком, которого я любила до замужества. Он не посмел досаждать мне своим возродившимся любопытством, но пожаловался Дарье на неоправданную жестокость Люсетты».
«Ада, Ада, – простонал Ван, – я хочу, чтобы ты отделалась от своего мужа и от его сестрицы, сейчас же!»
«Дай мне две недели, – сказала она, – мне нужно вернуться на ранчо. Мне невыносима мысль, что она станет рыться в моих вещах».
Поначалу все шло словно по указке какого-то доброжелательного гения.
К великой потехе Вана (безвкусную демонстрацию которой его возлюбленная не одобряла, но и не осуждала), Андрей большую часть недели пролежал с простудой. Дороти, прирожденная сиделка, намного превосходила Аду (которая сама никогда не болела и не выносила вида захворавшего человека) во всем, что касалось ухода за больным, готова была, к примеру, читать потеющему и хрипящему пациенту старые выпуски газеты «Голосъ Феникса»; но в пятницу гостиничный врач отправил его в ближайший Американский госпиталь, где даже сестре не разрешалось его навещать из-за «необходимости каждодневных рутинных анализов» – или скорее потому, что бедняга желал принять удар судьбы в мужественном одиночестве.
Все последующие дни Дороти использовала свой досуг, чтобы шпионить за Адой. Стерва была уверена в трех вещах: что у Ады есть любовник в Швейцарии, что Ван – ее родной брат и что именно он устраивает своей неотразимой сестре тайные свидания с человеком, которого она любила до замужества. То восхитительное обстоятельство, что все три пункта по отдельности были истинны, но вместе представляли собой окрошку несусветного вздора, служило для Вана еще одним нескончаемым источником потехи.
Каждое крыло «Трех лебедей» обратилось в бастион. Любому, кто справлялся, по телефону или во плоти, консьерж и его соратники стойко твердили одно и то же: что Ван отсутствует, что «Madame André Vinelander» им неизвестна и что единственное, что они могут сделать, это принять сообщение. Автомобиль Вана, припаркованный в уединенном боскете, не мог выдать его присутствия. До полудня он неуклонно пользовался служебным лифтом, из которого имелся прямой проход на задний двор. Довольно сообразительный Люсьен скоро научился узнавать контральто Дороти: «La voix cuivrée a téléphoné», «La Trompette n’était pas contente ce matin» и т. д. А потом дружественная фортуна взяла выходной.
Первое обильное кровохарканье случилось у Андрея в один из августовских дней во время деловой поездки в Феникс. Упрямый, замкнутый и не блещущий умом оптимист, он приписал это носовому кровотечению, которое пошло не туда, и скрыл неприятность от всех, дабы избежать «дурацких разговоров». За многие годы он уже свыкся со своим влажным кашлем курильщика (две пачки в день), но когда неделю спустя после первого «постназального кровотечения» он выплюнул в раковину алый сгусток, Андрей Андреевич решил отказаться от сигарет и ограничиться курением цигарок. Следующая неприятность произошла на глазах у Ады, накануне их отъезда в Европу. Ему удалось спрятать окровавленный платок до того, как жена его заметила, но она запомнила, что он озабоченно сказал: «Вот те на». Полагая, как большинство эстотийцев, что лучшие доктора обретаются в Центральной Европе, он сказал себе, что если еще раз заметит кровь после кашля, то посетит в Цюрихе специалиста, имя которого он узнал от члена своей «ложи» (место встреч дельцов-побратимов). Американский госпиталь в Валве, расположенный рядом с русской часовней, построенной его двоюродным дедом Владимиром Шевалье, оказался достаточно хорош, чтобы диагностировать у него запущенный туберкулез левого легкого.
В среду, 22 октября, сразу после полудня, Дороти, «отчаянно» пытаясь «разыскать» Аду (которая после своего урочного посещения «Трех Лебедей» провела два приятных часа в салоне «Красоты и Причесок» Пафии), оставила для Вана сообщение, которое он получил только поздно вечером, вернувшись из поездки в Сорсьер, Вале, около ста миль к востоку, где он купил виллу для себя et ma cousine и отужинал в обществе ее прежней владелицы, вдовы банкира, любезной мадам Скарлет и ее светловолосой, прыщеватой, но хорошенькой дочки Эвелин, которых быстрота совершившейся сделки привела, казалось, в эротическое возбуждение.
Он все еще был спокоен и уверен в себе; внимательно прочитав истерический отчет Дарьи, он все еще оставался при убеждении, что им ничего не угрожает, что в лучшем случае Андрей умрет в ближайшее время, избавив Аду от хлопот с разводом, а в худшем – отправится в горный санаторий романа, чтобы задержаться там на нескольких последних страницах эпилогической уборки, вдали от реальности их соединившихся жизней. В пятницу утром, в девять часов, как и было условлено накануне, он подъехал к «Бельвю» с приятным намереньем отвезти ее в Сорсьер, чтобы показать дом.
Прошедшая ночью гроза не нашла лучшего времени, чтобы сломать хребет чудесному лету. Еще более несвоевременным оказался внезапный прилив Адиных регулов, прервавший их вчерашние ласки. Лил дождь, когда он захлопнул дверцу автомобиля, подтянул вельветовые брюки и, переступая через лужи, прошел между каретой неотложной помощи и большим черным «Яком», ожидавшими друг за другом перед отелем. Все дверцы «Яка» были раскрыты настежь, двое посыльных под присмотром шофера как раз начали заполнять его багажом, и различные части старого наемного лимузина откликались приглушенными стонами на ворчанье грузчиков.
Он вдруг ощутил рептильный холод дождя на своей лысеющей голове и хотел уже было войти в стеклянную вертушку, как она выпустила Аду, напомнив те резные деревянные барометры, дверки которых пружинисто выставляли то мужскую куклу, то женскую. Ее наряд – макинтош поверх платья с высоким воротом, фишю на собранных кверху волосах, перекинутая через плечо сумка из крокодиловой кожи – придавал ей слегка старомодный и даже провинциальный вид. На ней, как говорится, лица не было.
Она повела его кругом отеля к уродливой ротонде, подальше от назойливой мороси, и там попыталась его обнять, но он уклонился от ее губ. Она уезжала через несколько минут. Героического, несчастного Андрея доставили обратно в гостиницу в карете скорой помощи. Дороти удалось добыть три билета на аэроплан, следующий из Женевы в Феникс. Два автомобиля отвезут его, ее и героическую сестру прямо в несчастный аэропорт.
Она попросила носовой платок, и он вытащил из кармана куртки тот, который там оказался, синий, но слезы уже катились по ее щекам, и она прикрыла глаза, а он стоял перед ней с протянутой рукой.
«Твоя новая роль?» – холодно поинтересовался он.
Она покачала головой, взяла платок с детским «merci», высморкалась, глубоко вздохнула, переглотнула и заговорила, и в следующий миг все, все было потеряно.
Она не может сказать мужу, пока он болен. Вану придется подождать,
