– Я думала, что он мне предъявит за вещи, а я их не брала!
– А кто взял?
– Альма.
– Как фамилия Альмы?
– Карафин.
– Где она живет?
– На Военном поле.
– Дом какой?
– Как какой? Обычный, деревянный.
– Уу-у-у! Номер какой у него?
– А, номер! Я не знаю.
– Хорошо. Почему ты думала, что Кербаум тебе предъявит за вещи, коли их взяла Альма, а не ты?
– Да не знаю я никакого Кербаума!
– Я больше не могу! – простонал Цейзиг и повернулся к присутствующим: – Михельсон! Допросите ее сами, составьте протокол и принесите мне. Я у себя в кабинете. Тараканов, сделай мне чаю.
Осип Григорьевич замялся было, но потом пошел к стоявшему в конце коридора самовару.
Поставив перед начальником стакан в подстаканнике, он попросил:
– Херра Цейзиг, мне бы удостоверение какое.
– Зачем оно тебе?
– Как зачем? Сегодня вот – почти час потерял из-за того, что удостоверения не было, а если бы не знакомый районный – вообще могли бы в кордегардию посадить. А барышню отпустили бы.
Цейзиг открыл верхний ящик письменного стола, порылся в нем и, достав жетон с серебряным львом на голубом поле, протянул его Тараканову.
– На, это тебе вместо удостоверения. Не потеряй, смотри!
– Благодарю, херра начальник.
– Не за что. Да, иди машину заправь, я тут бочкой бензина разжился, ее ломовик на заднем дворе выгрузил.
Михельсон допрашивал задержанную более часа. С ее слов вырисовывалась следующая картина.
Дружили они с Альмой давно, почти три года, матерей у обеих не было, это их и сблизило. Вместе ходили пасти овец, вместе на поденку, вместе – на танцы. Часто «снимали» хорошо одетых старичков, а потом «разводили» их на деньги. Пять дней назад их нанял «лысый дед». Квартира у него была богатой, и они с Альмой даже немного поспорили, кому под деда ложиться. Кинули монетку и выпало ей, Эмилии. Но, как она ни старалась, лысый на нее никакого внимания не обращал, все на Альму заглядывался.
Услышав про приработок барышни, Михельсон покачал головой:
– И с каких пор ты этим занимаешься?
– Чем?
– Ну со всякими лысыми стариками спишь?
– Давно, года два.
– Получается с тринадцати лет?
– Да, с той поры, как один отцовский приятель меня изнасиловал.
– А что же отец тебя не защитил?
– Да он пьяным был, спал.
– А в полицию почему не обратились?
– Да они с папашей миром дело уладили – за десять тыщ. Мне батюшка две тыщи выделил!
– Да, щедрый у тебя отец. Ну ладно, дальше рассказывай.
Закончили мыть, лысый рассчитался, и они с Альмой разошлись – та в баню пошла, к встрече с дедом готовиться.
Когда вечером следующего дня увиделись, Карафин на деда сильно ругалась – скупой, мол, оказался – купил не вина, а водки, шоколадку зажал и дал всего двести марок! А мучил почти час, никак у него не поднимался. За это она его и обнесла – кошелек с деньгами своровала и целый чемодан вещичек его женушки – на Альме как раз ворованное платье было, красивое, просто загляденье! Потом они на танцы пошли в городской пожарный сад. Там к ним один тип прицепился, молодой, симпатичный. Проводил их до ее, Эмилии, дома – Альма хотела у нее переночевать, но по дороге передумала – уговорил ее красавчик с ним пойти. Больше она ни Альмы, ни парня этого не видела.
Прочитав показания Родберг, Цейзиг распорядился:
– Вы, Михельсон, езжайте с Таракановым домой к этой Альме, найдите ее родственников и везите в больницу – труп опознавать. А девку отведите к регистратору, пусть он ей наших мазуриков покажет, вдруг она кого из них узнает.
Дом погибшей нашли быстро – на него указал первый спрошенный прохожий. Жила Карафин вдвоем с бабкой – неряшливо одетой дамой лет шестидесяти, которая встретила сыщиков с папироской в ярко накрашенных губах.
– Альма здесь живет? – поинтересовался Михельсон, показывая удостоверение.
– Здесь.
– А где она?
– А я почем знаю? Шляется где-то.
– Давно шляется?
– Да с неделю уже.
– И вы о ней не беспокоитесь?
– А чего о ней, шалаве беспутной, беспокоиться? Прибьют – мне только легче станет. От нее все равно никакой помощи не дождешься – когда дома, только жрет да спит. Хоть бы раз сотенку-другую бабушке дала или, на худой конец, рюмочку поднесла бы!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
– Вам придется с нами проехать.
– Это куда же?
– В больницу.
– Зачем? Я здорова.
– Вы-то здоровы, а вот внучка ваша – нет.
– Что, сифилисом заболела?
– Нет, похоже, сбылись ваши мечты, прибили внучку.
Бабка раскрыла рот, и папироса шлепнулась на пол.
– Как прибили? – спросила она упавшим голосом и прислонилась к дверному косяку.
– Поедем, посмотрите, может, это и не она вовсе, – сконфуженно пробормотал Михельсон.
Сначала бабушка внучку не узнала. Едва взглянув на тело, уже обмытое и вновь наряженное в платье, она вздохнула с облегчением:
– Не Алька это, у ней сроду такой дорогой одежи не было. Зачем только меня напугали!
– Вы повнимательнее посмотрите, повнимательнее. На тело обратите внимание, может, какие приметы у нее есть, на бельишко взгляните, – настаивал чиновник.
Прова Карафин нерешительно подошла ближе, Михельсон задрал подол платья убитой, бабка взглянула на трусы и упала в обморок.
Михельсон толкнул Осипа Григорьевича в плечо.
– Куда! Поворот пропустил!
– Тьфу ты! Сейчас развернусь.
Тараканов затормозил, поглядел в зеркало заднего вида и стал разворачивать автомобиль.
– О чем задумались? – спросил сыскной чиновник.
– Да так. Скажите, а убитая подвергалась сексуальному насилию? – спросил Тараканов по-русски, оглянувшись на застывшую на заднем сиденье Карафин-старшую. По ее лицу было видно, что она то ли не слышит разговора, то ли не понимает его.
– Нет, таких следов при вскрытии не обнаружено, – ответил Михельсон тоже по-русски. – Да и следов недавнего полового акта не было.
– Интересно… А теперь скажите, зачем красавчику было ее убивать? Брать у нее, кроме чести, нечего, а честь она бы ему сама отдала с большой радостью.
– Может, она его себе в женихи наметила? Покочевряжиться хотела?
– Может, и так… Только не похоже это на нее. И еще момент: кавалер явно не из Кадастика, иначе Родберг его бы знала. Она говорит, что он прицепился к ним в пожарном саду и провожал до ее дома, а от него до места обнаружения трупа – сто саженей. Если Альму убил ее кавалер, то где он взял топор? Не ходил же он с ним на танцы, не нес всю дорогу под пиджаком? И где он ее рубил – вокруг-то никаких следов не обнаружено. А мешок у него откуда?
– Выходит, врет девица? – задумчиво спросил сыскной чиновник.
– Врет или нет, точно не скажу, но обыск у нее в доме сделать надо обязательно.
Цейзиг выслушал Михельсона и Тараканова и приказал:
– После обеда поедем на обыск.
– Может, прямо сейчас смотаемся? – предложил Осип Григорьевич.
– Прямо сейчас не получится. Следователь обедает и постановление писать не станет, а без постановления нам соваться туда нельзя – если чего найдем, адвокаты потом на суде весь мозг вынесут. Поэтому сейчас идем по домам и собираемся здесь ровно в четыре. Барышня пусть в кордегардии сидит. Тараканов, ты меня отвези домой, я тоже пообедаю. Заедешь без четверти четыре.
Жил начальник неподалеку – в собственном доме на Садовой. Высадив его у опрятного, наполненного цветами палисадника, Осип Григорьевич завел автомобиль, но поехал не в Петровский форштадт, а совсем в другую сторону – на Товарную станцию.
Очкарик что-то сосредоточенно писал и так был увлечен своим делом, что поначалу не заметил тихо вошедшего Тараканова. А когда заметил – аж подпрыгнул на стуле.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
– Вам кого? – спросил он боязливо.
– Вы Херра Макку?
– Да…
– Здравствуйте, я агент КриПо Тараканов, вот мой значок. – Осип Григорьевич показал серебряного льва. – Я занимаюсь расследованием хищения мануфактуры.
