— Там самому все увидеть надо, Горан. — опережает Мастиф, — Только не дергайтесь. Зрелище — то еще! Хотя мы все и не такое видели, но я так, на всякий случай…
Направляясь ко входу в один из бункеров, проходим через поспешно расступающуюся толпу. Женщины, мужчины, подростки. Стариков и совсем малолеток не видно. Ну, это понятно — чего с них толку в крестьянском хозяйстве?
Изможденные, серые и костлявые лица. Многие в синяках. Глубоко запавшие глаза с чернотой под ними и каким-то больным лихорадочным блеском в глубине, которые при брошенном в их сторону прямом взгляде, быстро и привычно опускаются к земле.
Действительно рабы.
Люди-тени!
Здорово их тут выдрессировали! Неужто местные крестьяне такие отменные дрессировщики?
Хотя, а почему бы и нет? Что-то вроде этого, я еще в армейке наблюдал раз-другой. Правда, не в таких масштабах конечно.
Сколько же их здесь? Человек двадцать пять не меньше. А то и все тридцать. И зачем такому небольшому поселению столько рабочих рук?
— Кто они такие и откуда здесь — выяснил?
— Да, каждой твари по паре. Греки, сербы, хорваты и даже сами албанцы.
…- Слышь, командир — если я правильно понял, ты тут за основного?
Ну, тут вопросов нет — явный русак нарисовался. Не сотрешь.
Мастиф оглядывается с явным недоумением. Видать, до этого момента данный персонаж никак не проявлялся. Осторожничал.
Не торопясь оглядываю обратившегося ко мне русскоговорящего мужика в районе тридцатника, явно из свежих пленников. Не исхудалого и не слишком светящего печатью рабства в глазах.
— Допустим. — Отвечаю, выдержав паузу чуть длиннее, чем необходимо. Просто, вот это его: «слышь» — мне почему-то совсем не понравилось. Слишком с борзой и характерной интонацией оно было произнесено. А мне тут цену на себя набивать не надо. Ты нам и даром не сдался землячок, — Что-то сказать имеешь или просто в сторонку отойдешь?
— Спасибо за свободу, конечно. — тоже нарочито не спеша, откликается он, — Но чего ты буром сразу? Не по-людски это.
Понятно — сейчас пойдет базар за людское и пацанское. Мастифку надо привлекать — пусть сразу разведет его мастям и шконкам.
Голова наголо обрита, невысок, но крепок и жилист, двух верхних зубов нету, глаза ясные и чистые — васильковые. Заглянешь в них и сразу ясно становится — хороший человек перед тобой стоит. Весь как на ладони.
Это если не приглядываться повнимательнее.
А поглубже нырнешь в эту синь васильковую — понимаешь, ох и нехорошие глаза!
Холодные, расчетливые. Губы в улыбочке растягиваются, хохмочки изо рта вылетают, а глаза самостоятельно живут. Все вокруг ощупывают и сканируют.
Тертый мужичок. Повидавший.
— Ладно, я по делу сказать хочу. Тут недалеко наших русачков целый колхоз в цепях загорает. Мужики, телки.
— И откуда они тут?
— Да мы всем стадом с Греции домой решили двинуть.
— А чего вам в Греции-то не пожилось? Тепло. Фрукты. Море.
Пожимает плечами.
Никогда не любил встречаться с соотечественниками за бугром. Даже сейчас это не приносит ничего, кроме лишнего геморроя.
— Ну, мы сюда не порабощенных от гнета освобождать пришли — нам бы самим до дома добраться.
— А это куда?
— В Сибирь — матушку.
— Сурово! — озадаченно присвистывает он, — Ну нет, так нет. Ну, тогда, может хоть меня до Одессы подбросите? По-христиански?
И ржет лошадью. А ведь интересный персонаж.
— Может и возьмем. Если полезен будешь. А пока, для начала, в двух словах поведай-ка нам, мил человек, что тут в округе творится? Кто рулит? Какими силами располагает? Если владеешь такой инфой, конечно.
— А чего тут рассказывать-то? Здешнее село с ближайшими соседями в союзе. Не воюют. Но по большому счету — каждый за сэбе. Объединились в основном для защиты от психов полоумных. — он ловко сплевывает через дырку в зубах, — Дальше, на восток, долина большая — там безумные масть держат. Давно бы отсюда сдернул — да одному сквозь них не пробиться.
— Понятно. Что в бункерах?
— Здесь и здесь: «жилые бараки».
— А в третьем?
— Профилактический кабинет для особо строптивых пациентов, — моргая и криво ухмыляясь, сказал он.
— Ну, пошли, поглядим, что там за кабинет. — решаю я. — Чего встал-то? Шелести бахилами, зёма, — подгоняю замешкавшегося одессита я.
— Давайте уж сами, а я здесь подожду. Там вам ничьи разъяснения не понадобятся. — снова сплевывает он.
…С порога по ноздрям шибануло мочой, кровью и почему-то мокрой собачьей шерстью.
На грязном бетонном полу посредине бункера лежала женщина, прикрытая какой-то дерюгой. Живая. Но не в сознании. Без правого глаза. Глазное яблоко, держащееся на веревке нерва, свисало ей на щеку. Отвратное зрелище.
— Она вон на том крюке на веревке висела. Повешенная. — словно боясь разбудить, прошептал прерывисто сопящий мне в затылок Мастиф.
— Не понял. И как она могла выжить?
— Да они ее не за шею…
— За ноги, что ли?
— За грудь.
— Это как?
— В прорезанные дыры на груди веревку пропустили и готово.
Твари! Во, мля — затейники какие! Ну, держитесь, бармалеи!
Белеющее в полумраке напротив лицо Арвильды спокойно и невозмутимо.
Ну да, Арворн рассказывал, что на их планете гиворы еще и не такое вытворяют. Привыкла дева-воительница. Для нее это обыденность. Уверен, что в случае необходимости эта дамочка и сама ничуть не хуже — любого препарирует.
Секунду подумав, достаю «вишню» и присев на колено, быстро избавляю мученицу от страданий…
Получаю плюс пять к репе за милосердие. Да тьфу на вас! Век бы таких наград не видать!
— Пленные где?
— Там — на площади.
— Ага.
Выхожу из смердящего полумрака на свежий воздух.
Сводит скулы и потряхивает.
Ну, сейчас я вам устрою «этническую чистку», уроды!
Вы же это дело любите!
И по уху на: «Мы не при делах — это наш староста с мужиками тут развлекался»!
Обычно женщины такие песни в подобных случаях поют.
Вот только мне сейчас — по уху!
Вырежу всех — от детей до старичья полусгнившего! Невзирая на пол и возраст!
Гнездо змеиное выжгу с корнем!
Оглядываюсь. У тех, кто заглядывал внутрь — рожи злые и решительные. Готовы рвать и метать. Да и я накалился не меньше. К бездушному зверству обезумевших, за прошедшее время как-то можно было не то, чтобы привыкнуть, но он хотя бы объясним. А эти-то в разуме! Да еще и изощренно так душегубствуют, сволочуги! С фантазией. Креативщики горные, мля!
Однако, хлебнув из фляги, перекурив и подостыв, решаю по-иному.
— Пусть бывшие рабы сами рассудят: кому — жить, а кому — нет.
Мне репутация нужна! Срочно! А кто знает — как система оценит расправу моих подчиненных над мирняком?
Обращаюсь к освобожденным:
— Вы все свободны. Можете взять, кому что нужно и идите — куда захотите! Эй, Одесса — объясни своим товарищам, что за нами следом идет большой отряд бармалеев. Так что — пусть поспешат.
После слов о дарованной пленникам свободе — в голове снова привычно дзынькает.
С надеждой открываю сообщение. Что там? Может, хотя бы соточку пунктов репы заработал, а? Вон ведь мы сколько народа одним махом осчастливили!
Ну!?
Тьфу! Какое там!
За руководство отрядом освободившим пленников, дают 15 пунктов положительной репы. Слезы! Что мне с ними делать? Мне хотя бы для открытия накопителя минимум 150 надо. Здесь и сейчас.
Ладно, что толку причитать? С миру по нитке — голому рубашка. И на том спасибо.
Худо-бедно, а двадцать пять очков за сегодня подсобрал. И ни одного бойца за день не потеряли.
Во главе толпы освобожденных иду обратно на площадь…
…Тот долговязый парень с репутацией минус тридцать — вполне предсказуемо скоропостижно скончался.
В муках.
Причем, казнен он был преимущественно рабынями женского пола. Мужички только необходимую техподдержку оказывали.
Удержусь от подробностей, да я, признаться, их и не видел. Не любитель. Но говорят: кол в задний проход они ему еще живому вбили.
