На шаманше была сильно поношенная эвенкийская парка, украшенная цветными тряпочками и ленточками. Глаза ее были скрыты надвинутой на лоб меховой шапкой, а нос и рот закутаны драной шалью, словно от мороза.
Мы сидели в темном чуме на полу, на вонючих шкурах.
– Зачем пришел? Больной? – спросила шаманша низким бархатным голосом. И я сразу вспомнил утреннюю песнь на болоте.
Подчиняясь безотчетному порыву, я пододвинулся к чернокожей шаманше и сказал ей:
«Слушай, бае шаманша. Ты слышала про Москву? Там много каменных чумов. Мы там построили большой шитик. Этот шитик летать может. Лучше птиц, до самых звезд летать может, – я показал рукой вверх. – Я вернусь в Москву, а потом полечу в этом шитике на небо. На утреннюю звезду полечу, которой ты песни поешь».
Шаманша наклонилась ко мне. Кажется, понимала.
«Полечу на шитике на небо, – горячо продолжал я. – Хочешь, возьму тебя с собой, на утреннюю звезду?»
Шаманша смотрела на меня совсем синими испуганными глазами.
В чуме стояла мертвая тишина. Чье-то напряженно-внимательное лицо смотрело на меня из темноты. Вдруг я увидел, как шаманша стала медленно оседать, потом скорчилась и упала на шкуру. Вцепившись в нее зубами, она стала кататься по земле. Из ее горла вырывались клокочущие звуки – не то рыдания, не то непонятные, неведомые слова.
«Ай, бае, бае, – закричал тонким голосом старик Хунхангырь, – что наделал, бае!.. Нехорошо делал, бае. Очень нехорошо… Иди, скорей иди, бае, отсюда. Священный звезда, а ты говорил – плохо…»
«Разве можно задевать их в-в-верования? Что в-в-вы наделали?» – злобно шептал Сергей Антонович.
Мы поспешно вышли из чума. С непривычной быстротой бросился Лючеткан за оленями.
Я не знаю более миролюбивых, кротких людей, чем эвенкийские лесные охотники, но сейчас я не узнавал их. Мы уезжали из стойбища, провожаемые угрюмыми, враждебными взглядами.
«В-в-вы сорвали этнографическую экспедицию Академии наук», – с трудом выговорил Сергей Антонович, придержав своего оленя, чтобы поравняться со мной.
«Гипотеза ваша не верна», – буркнул я и ударил каблуками своего рогатого коня.
Мы поссорились с Сергеем Антоновичем и все три дня, прошедшие в ожидании гидроплана из Красноярска, не разговаривали с ним ни разу.
Один только Лючеткан был доволен.
«Молодец, бае, – смеялся он, и глаза его превращались в две поперечные морщины на коричневом лице. – Хорошо показал, что шаманша только порченый человек. В эвенкийскую лесную газету писать буду. Пускай все лесные люди знают!»
Странные мысли бродили у меня в голове. Прилетевший гидроплан от быстрого течения уже подрагивал на чалках. Уже шитик доставил меня к самолету, но я все не мог оторвать взгляда от противоположного берега Подкаменной Тунгуски.
За обрывистой, будто топором срезанной скалой река как бы нехотя поворачивала направо, туда… к местам атомной катастрофы. Но на противоположном берегу ничего нельзя было разглядеть, кроме раскачивающихся верхушек уже пожелтевших и покрытых ранним снегом лиственниц.
Вдруг я заметил над обрывом подпрыгивающую фигуру. Послышались выстрелы. Какой-то человек, а рядом с ним сохатый!
Эвенк на лосе!
Ни минуты не колеблясь, я сел в шитик, чтобы плыть на ту сторону. Неожиданно в лодку тяжело спрыгнул грузный Сергей Антонович. Ангарец налег на весла. Эвенк перестал стрелять и стал спускаться к реке.
Шитик с разбегу почти наполовину выскочил на камни.
«Бае, бае! – закричал эвенк, – Скорей, бае! Времени бирда хок. Совсем нету. Шаманша помирает. Велела тебя привести. Что-то говорить хочет».
Впервые со времени нашей ссоры с Сергеем Антоновичем мы посмотрели друг на друга.
Через минуту лось мчал нас по первому снегу, между обрывистым берегом и золотисто-серой стеной тайги.
Когда-то я слышал, что лоси бегают со скоростью восьмидесяти километров в час. Но ощущать это самому, судорожно держась за сани, чтобы не вылететь… Видеть проносящиеся, слитые в мутную стену пожелтевшие лиственницы… Щуриться от летящего в глаза снега… Нет, я не могу вам передать ощущения этой необыкновенной гонки по тайге! Эвенк неистовствовал. Он погонял сохатого диким криком и свистом. Комья снега били в лицо, словно была пурга. От ураганного ветра прихватывало то одну, то другую щеку.
Вот и стойбище. Я протираю запорошенные глаза. Очки разбиты во время дикой гонки.
Толпа эвенков ждет нас. Впереди старик Хурхангырь.
«Скорее, скорей, бае! Времени совсем мало!» – По щекам его одна за другой катятся крупные слезы.
Бежим к чуму. Женщины расступаются перед нами.
В чуме светло. Трещат смолистые факелы. Посредине на каком-то подобии стола или высокого ложа распростерто чье-то тело.
Невольно я вздрогнул и схватил Сергея Антоновича за руку. Окаменевшая в предсмертном величии, перед нами, почти не прикрытая, лежала прекрасная статуя, словно отлитая из чугуна. Незнакомые пропорции смолисто-черного лица были неожиданны и ни с чем не сравнимы. Да и сравнишь ли красоту скалы из дикого черного камня с величественной красотой греческого храма!
Мужественная энергия и затаенная горечь создали изгиб этих с болью сжатых женственных губ. В напряженном усилии поднялись у тонкой переносицы строгие брови. Странные выпуклости надбровных дуг делали застывшее лицо чужим, незнакомым, никогда но встречавшимся.
Рассыпанные по плечам волосы отливали одновременно и медью и серебром.
«Неужели умерла?»
Сергей Антонович наклонился, стал слушать сердце.
«Не бьется», – испуганно сказал он.
Ресницы черной богини вздрогнули. Сергей Антонович отскочил.
«У нее сердце в-в-в правой стороне!» – прошептал он.
Вокруг стояли склонившиеся старухи. Одна из них подошла к нам.
«Бае, она уже не будет говорить. Помирать будет. Передать велела. Лететь на утреннюю звезду будешь, обязательно с собой возьми…»
Старушка заплакала.
Черная статуя лежала неподвижно, словно и в самом деле была отлита из чугуна.
Мы тихо вышли из чума. Надо было уезжать. Ледостав мог сковать реку, гидроплану – не подняться в воздух. Ну вот… и я здесь.
Физик кончил. Он встал и, видимо в волнении, прошелся по комнате.
– Она умерла? – нерешительно спросил я.
– Я вернусь, обязательно вернусь еще раз в тайгу, – сказал мой посетитель, – и, может быть… увижу ее.
К его гипотезе об атомном взрыве метеорита мы уже дописали несколько фраз, когда в комнату вошел тоже обросший бородой Сергей Антонович.
– Опубликовали мою гипотезу о чернокожей? – спросил он, даже не здороваясь от волнения.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
