Так в сиянии торжествующей осени выехал он на берега реки Барады, текущей через оазис Гутах.
Вокруг густо стояли сады, там не все деревья сбрасывали листья. Прозрачные жёлтые, розовые деревья перемежались с густой зеленью других. Это напоминало осень в самаркандских садах. Он остановил войска на отдых и решил здесь зимовать. Вести осаду Дамаска лучше было ранней весной, чем поздней осенью и под зимней непогодой.
Возвращаться отсюда на зимовку в Карабах показалось далеко и опасно: воспользовавшись этим отходом, арабы могли собраться с силами, и пришлось бы многие дела начинать сначала. Тимур решил зимовать здесь. Пастбища тут были хуже карабахских, но они были просторны.
Стан стал.
По неизменному порядку, перенятому из давних, Чингисхановых времён, стан окружили рвом, хотя и не столь глубоким, как было в степи напротив Халеба: больших нападений не опасались, некому тут стало нападать.
Прибыл гонец от Мухаммед-Султана из Карабаха. Войско из Самарканда благополучно пришло и теперь остановилось на отдых среди карабахских пастбищ, но царевича Искандера из Карабаха везут сюда, на дедушкино рассуждение.
Когда военачальники собрались на совет, Тимур сказал им о прибытии свежего войска из Мавераннахра. Многим из самаркандцев везут сюда разные домашние припасы. В ожидании тех присылок старые вояки повеселели: как ни обилен чужой хлеб, домашняя лепёшка слаще. Под пылью походных дорог шевельнулась и вспыхнула тайно теплившаяся тоска по далёкому родному очагу.
Военачальники и здесь сидели рядами, как на большом совете, чтобы Повелитель мог мгновенно увидеть каждого, кто нужен.
Худайдада, превозмогая тяжесть в затёкших ногах, поднялся.
— О, амир! Свежее войско царевича отдыхает с дороги. А шли они от Самарканда с отдыхом. А наши прошли половину вселенной, почти что каждый день то битвы, то осады. Сон не сон, еда не еда. Что ни день, то под стрелами, то затемно с постели на бой встают. А нынче опять впереди битвы да осады. Сил у воинства нет. Они ведь люди. Отвести бы их года на два в Карабах. Пускай отоспятся, отъедятся. А тогда они, належавшись, поднимутся с новыми силами.
Повелитель отвернулся.
— Уж я это слышал!
— А надо ль спешить? Поспеем. Как с зимовки вышли, дошли до самого этого Халеба. Все невесёлые, молчат. А я вижу, о чём они молчат.
— И я вижу! И велел Мухаммед-Султану привезти из индийской добычи серебра. Велел наладить тут чекан. Рассчитаюсь со всеми за прошлые годы и за три года вперёд дам каждому. Когда каждый сразу за семь лет получит, все повеселеют. Запоют, запляшут. Куда велю, туда пойдут. Бегом побегут!
Худайдада, переминаясь, заколебался:
— Ну, тогда, может, повеселеют. А то уж и не знают, зачем им идти, когда барыша нет.
Тимур укорил Худайдаду:
— Барыш?
— Надо ж им ради чего воевать.
— Из них кто похитрее, молчат, боятся проговориться. Нахватались, награбились, а тут глаза отводят! Подвезут нам серебро, они повеселеют.
Тимур расплачивался неторопливо. Расплачивался всегда после походов, после больших битв, когда приходилось платить меньше — меньше оставалось получателей.
С серебром сюда везли и резвого Искандера.
Вспомнив об Искандере, Тимур нахмурился. Щёки отвисли и посинели. Их синева казалась темней рядом с докрасна выкрашенной бородой.
Видя приступ гнева, совет забеспокоился, но Повелитель, властно подавив гнев, сказал:
— Хорошо тут зимовать. Некуда отсюда спешить. Тут и река, и выпасы. Надо тут строиться. Город. Мне построят дом. Кто из вас хочет, стройтесь. Наш город. По нашему замышленью.
Вскоре выбрали большой сад. Приступили к стройке. Нашли покинутые дворцы, римские или вавилонские. Отбирали самые белые из мраморных плит и самые цельные из отёсанных камней. Непонятные языческие надписи стёсывали, изображения срубали, и дворец Повелителя быстро рос.
Через двадцать дней он был готов.
Рядом, в соседних садах, нетерпеливо строили дворцы его сподвижники. Проводили улицы. Отстроили место базара, ибо базар — это нутро города, без нутра нет жизни, оно и сердце, и печень, и требуха.
2
Арабскую конницу, уходившую из Халеба в Дамаск, возглавил старый военачальник Ибн Вахид.
Пока лошади были свежи, шли быстро, нагоняя по пути толпы беженцев, спешивших уйти подальше от Халеба.
Беженцы шли на тяжело завьюченных лошадях, на мулах, многие торопились пешком. Все упрашивали не покидать их, все боялись отстать от своего войска.
Ибн Вахид понимал, что покинуть, оставить позади себя этих людей означало отдать их врагу. Он уже чуял, что следом спешит погоня. Вскоре он узнал и о том, что торопится за ним внук Тимура Султан-Хусейн, что погоня немногочисленна — полторы или две тысячи из конницы завоевателей. Он мог бы встретить такую погоню и отбиться от неё, но хотел увести преследователей подальше от Халеба, где остановилось нашествие, чтобы в битве к врагу не успела подойти помощь.
По пути нагнали двоих дамасских учёных, покинувших Халеб по указу Темир-Таша до прихода Тимура. Они выехали на крепких мулах, и мулы были ещё бодры, но старцы изнемогали. Один из них был городским судьёй, другой тоже законовед, но возглавлял большую дамасскую мадрасу Альд-Адиб. Их пересадили на лошадей, освободившихся из-под воинов, смертельно раненных под Халебом.
В тот же день пристал к коннице Ибн Вахида и Мулло Камар. Он не решился из Сиваса идти в сторону Баязета, побежал в Халеб, но по той же дороге, спустя недолгое время, пошло и войско Тимура. В Халебе он было обжился, уверенный, что теперь ничто ему не грозит. Призыв Темир-Таша насторожил купца больше, чем остальных жителей: он один тут знал нрав Тимуровых воинов, когда они врывались в завоёванный город. Он успел купить сильного белого осла, и тот, перебирая тупыми копытцами, мелкими шажками теперь нёс его подальше от опасных мест.
По дороге дамаскины Ибн Вахида настигли небольшое войско, человек полтораста на отличных, но усталых лошадях. Неизвестные воины отпустили лошадей на выпас, а сами жарили на кострах мясо, когда передовые всадники Ибн Вахида подъехали к ним.
Воины указали на своего бека, уводившего их из страны, захваченной Тимуром.
— Кто он? — спросил дамаскин.
— Бек чернобаранных туркменов Кара-Юсуф. Вон он у костра. Он ранен.
— Ранен? Кем?
— Среди нас и ещё есть раненые. С Тимуровой конницей бились в горах. Оттуда хотели укрыться в Халебе, тамошний Темир-Таш не пустил нас в город. Вы, говорит, Баязетовы, уходите к нему. Уходите скорей. У нас без вас тесно. Мы и пошли на Дамаск. Идти в Бурсу нам нельзя, лошади не вынесут. Вот и уходим. А вы кто?
— Дамасские.
— У вас сабли хороши.
Пока так разговаривали, Кара-Юсуф поднялся с полосатой попоны, на которой лежал, и подошёл. Перевязанную левую руку он придерживал правой рукой. Подбородок оброс бородкой. Чуть кося сближенными глазами, осмотрел арабов.
— Вы откуда?
Он не опасался этих десятерых, когда рядом наготове, хорошо вооружённые и смелые, поднимались и шли сюда полтораста его туркменов.
— Кто у вас над вами?
— Ибн Вахид.
— Длиннорукий?
— Ибн Вахид!
— Где он? Он моего отца знал.
— Едет позади нас.
Кара-Юсуф приказал собирать лошадей со степи, куда, стреножив, их пустили.
Так в конницу дамаскинов вошли и туркмены Кара-Юсуфа. Золотого коня Тимура покрыли длинной попоной, какими в походах туркмены покрывали своих лошадей. Эти попоны служили в пути постелью, а порой шатром, когда останавливались на отдых вдали от селений, что случалось часто. В дождливую пору или во время песчаных бурь попону доставали из-под седла и продолжали путь, надёжно укрывшись её плотной тканью. Попона прикрывала и хозяйское тавро на конском крупе, только ноги и голова у лошадей оставались снаружи.
Поехали рядом Ибн Вахид и Кара-Юсуф.
Вспоминали время, когда туркмены хозяйствовали на своих землях, когда их стада и табуны вольно паслись на просторных угодьях, когда Ибн Вахид был молод, а Кара-Юсуф юн. Как с отцом Кара-Юсуфа Ибн Вахид встречал золотоордынского Тохтамыша, то отбиваясь от его набегов, то вступая с ним в союз.
— Всегда был сметлив, всегда ненадёжен.
— А я помню, как вы мне подарили коня.
— Конь-то и ныне у тебя хорош.
— Добыча.
— Откуда ж досталась?
— От самого Тимура.
— У татарского главаря спроста не вырвешь добычу.
— Рука доселе ноет от той добычи.
