— Вы, верно, очень устаете от столь больших и ответственных дел? — с едва уловимой иронией спросила Женни.
Лассаль не заметил насмешки в тоне собеседницы и ответил важно:
— Еще бы!
Женни поспешно отвернулась, чтобы гость не видел ее лица. Она беззвучно смеялась.
Ленхен презирала его не только за самоуверенность и самовлюбленность, но и за эгоизм и обжорство.
Целыми часами Лассаль просиживал на Графтон Террас, часто к отчаянию всех обитателей маленького дома, которых он отрывал от занятий. Нередко Карл и Женни открыто высмеивали ни на чем не основанные политические прожекты Лассаля и его утомительную спесь.
Чем больше Маркс и его жена высмеивали «теории» Лассаля, тем сильнее было его бешенство. Он не находил больше аргументов. Напористость и многословие не имели никакого успеха на Графтон Террас.
— Если бы мы не были в таком ужасном положении и этот субъект не забирал у меня так много времени и тем не мешал работе, он доставил бы мне истинно царское развлечение. Жаль, что Фридриха нет с нами. Послушав Лассаля, он по крайней мере целый год мог бы веселить в Манчестере всех наших друзей, — сказал как-то Карл, когда поздно вечером остался, наконец, после многочасовой беседы с Лас- салем наедине с женой.
Перед отъездом из Лондона Лассаль еще раз зашел к Марксу, чтобы поделиться очередным замыслом.
— Я, быть может, вскоре создам-таки свою газету, — сказал он, бесцеремонно рассевшись в единственном кресле за столом Маркса, в то время как тот расхаживал по комнате. — Я предлагаю тебе, Карл, быть участником этого грандиозного предприятия. Что ты думаешь об этом, дорогой друг?
Маркс мельком глянул на Лассаля и ответил равнодушно:
— Я охотно стану английским корреспондентом твоей газеты, не принимая на себя, однако, никакой ответственности. Политически, как я не раз тебе уже говорил, мы решительно ни в чем не сходимся, кроме некоторых весьма отдаленных конечных целей.
На этом разговор оборвался.
Поглощенный самим собой, мотовски тративший на себя деньги, безотказно предоставляемые ему графиней Гацфельд, Лассаль долго не замечал нужды, в которой жили Маркс и его семья. Когда же ой понял, что из-за американских событий Карл остался без всякого заработка и находится в критическом материальном положении, то с обычной напыщенностью предложил юной Женнихен место компаньонки у графини Гацфельд в Берлине. Маркс едва стерпел это проявление бестактности и наглости. Узнав, что Марксу грозит выселение из квартиры, Лассаль согласился ссудить его небольшой суммЬй под вексель при условии, если Энгельс даст поручительство. С горечью согласился на это Карл.
В конце лета Маркс получил постоянный пропуск корреспондента венской газеты на Всемирную промышленную выставку в Лондоне.
Наконец Карл, Женни и их дочери смогли отправиться туда, куда в эти дни устремлялись толпы людей всех сословий. Всемирная промышленная выставка привлекла к себе посетителей из всех стран Европы. Лондон был переполнен приезжими. Газеты посвящали целые полосы описанию павильонов, индустриальных товаров и знатных особ, прибывших на остров.
Дамы, затянутые в тугие корсеты, в пышных кринолинах на металлических обручах, с плоскими шляпками поверх локонов, напоминали большие опрокинутые цветные бокалы. Их юбки едва умещались в каретах, шарабанах и омнибусах, непрерывно подъезжавших к украшенной разноцветными флагами арке у входа на выставку.
Из совершенной по акустике оркестровой раковины неслись по всей площади выставки звуки симфонической музыки.
— «Травиата»! — обрадовалась Лаура. — Не правда ли, нет ничего лучшего в мире звуков, чем Верди?
— Есть, — ласково ответила ей мать, — бессмертная музыка Рихарда Вагнера. Ничто не может сравниться с «Тристаном и Изольдой».
Карл предложил начать осмотр выставки с индустриального павильона. Он очень интересовался технологией металлов, посещал лекции, знакомился с практическим курсом машиностроения, делая множество выписок. Его интересовали каждая деталь и особенно технические новинки.
— Посмотрите на эти великолепные послушные орудия труда, — говорил он увлеченно. — Здесь можно воочию убедиться в том, что, если оставить в стороне изобретение пороха, компаса и книгопечатания — то, что послужило предпосылкой современного буржуазного прогресса, — все в индустрии началось с изобретения часов и ветряной либо водяной мельницы.
— Как же так? — удивилась Женни. — Что общего у этих машин с часами?
— А откуда взялась водяная мельница? — спросила Лаура.
— Она попала в Рим из Малой Азии во времена Кая Юлия Цезаря, — ответил Карл. — Несомненно, что именно часы подсказали в восемнадцатом веке изобретение автоматов в производстве. Все в индустрии началось с заводных и пружинных механизмов и от мельницы с зубчатой передачей и прочими деталями. Взгляните на этот механический молот или на тот огромный пресс. Как и в мельнице, в этих удивительных машинах все процессы производятся без непосредственного человеческого труда. Другое дело — источники энергии. Но, я вижу, вам скучно, мои дорогие.
— Нет, что ты, Мавр, — возразила скорее из любви к мужу, чем из подлинного интереса к индустрии, Женни.
Карл с восхищением наблюдал за электрическим локомотивчиком, ведущим длинный состав, за неуклюжим двигателем и светильником, которые должны были прийти на смену газовым фонарям.
Посещения выставки были не часты. Семье Маркса не хватало самого необходимого. Карл мучительно искал способа, как бы вырваться из создавшегося безвыходного положения.
Он решил поступить служащим в железнодорожное общество. Голландский адвокат Филипс имел большие знакомства в Лондоне и взялся походатайствовать за своего двоюродного брата. В одно обыкновенное сырое сентябрьское утро, надев сюртук, шляпу, вооружившись большим дождевым зонтом, Карл пошел наниматься на работу. Он произвел хорошее впечатление на почтенного управляющего канцелярией.
— Видите ли, в нашем деле все решает почерк, — сказал тот важно. — Ваше дело — бумаги. Приходилось ли вам, мистер Маркс, писать?
Карл ответил, что случалось.
— Вот текст. Прошу вас переписать его с возможной тщательностью и четкостью.
Карл отошел к соседнему столу и принялся списывать документ. Он старался во много раз больше, нежели на уроках чистописания в гимназий Фридриха Вильгельма, осторожно выводил буквы, пытаясь сделать их разборчивыми и красивыми. Ему показалось, когда он закончил это испытание, что никогда он не достигал такого каллиграфического совершенства. На лбу Карла выступил пот. И однако, выражение презрения и негодования появилось на лице канцелярского начальника.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
